породы, хоть и под другой фамилией.
– Бедный ребёнок унаследовал проклятие фамильного носа, – как-то заметил Ларс. – Это наверняка наложит отпечаток на всю его жизнь.
Действительно, Да́ниэль Нельрут мог похвастаться горделивым длинным носом, равно как и его мать. Августа Лара вообще была эффектным зрелищем: старше Ларса на три года и лишь немногим его ниже, худощавая, с длинной шеей, острыми локтями и выбритым на виске узором – ультра-короткие волосы были в Урсуле на пике дамской моды… Она любила оттенки жёлтого, одевалась в платья с очень открытыми плечами и курила изящную тонкую трубку с янтарным мундштуком, выставляя Даниэля с Сандри играть в сад, чтобы дети не дышали дымом. А ещё она была в курсе всего мало-мальски важного, что происходит в Сильване и в мире, и обо всём имела собственное мнение – как, наверное, и положено жене человека, занимающего высокий пост…
Впрочем, уже через пару дней общения Лексий растерял всякое желание определять женщин через их мужей. В этом обществе мало кто говорил об очевидном неравноправии полов, но Августа, несколько опережающая своё время, молчать отказывалась. Причём не только в семейном кругу: она как-то упомянула, что пишет романы – правда, пока только в стол, зато, как не преминул вставить Ларс, «по штуке в декаду». Брат откровенно посмеивался над феминизмом сестры, но Августу это ни капельки не волновало.
– Я рада, что мужчины не воспринимают нас всерьез, – как-то сказала она. – Так они хотя бы нам не мешают.
Лексий долго смотрел на Халогаландов, так не похожих на нарисованных его воображением стереотипных дворян – чопорных, гордых и скучных, – и наконец понял, в чём секрет: да просто они могут это себе позволить. Наверное, на определённой высоте ты перестаёшь оглядываться на других и делаешь то, что хочешь. Самолично копаешься в огороде, одеваешься как угодно, пишешь вольнодумские романы, ни капельки не переживая о том, что их никогда не напечатают… на целое лето притаскиваешь в гости товарища по учёбе, потому что в доме от этого точно не станет теснее.
Лексий не мог перестать удивляться тому, что как-то умудрялся быть здесь к месту. Он поддерживал беседы и даже рассказывал истории – конечно же, не забывая подгонять факты под этот мир. Восхищался гигантскими пионами госпожи Халогаланд, выучил имена прислуги и клички лошадей на конюшне, болтал с Августой Ларой о литературе (всё-таки самообразование не было пустой тратой времени!), а с Ларсом – обо всём на свете…
И ему… было здесь хорошо.
Страшно признаться, чтобы не спугнуть – иногда, в какие-то особенно летние, особенно уютные мгновения, фигура речи переставала быть просто фигурой, и он в самом деле – ненадолго, на удар сердца, но всё-таки – чувствовал себя как-…
Нет.
Жаль, что за эти мгновения каждый раз приходилось расплачиваться осознанием простой и холодной истины: ты всё равно чужой. Да, тебе здесь рады, но, признай, это место просто до того наполнено любовью, что её без разбору хватает на любого, кто переступит порог. А ты вроде как… пристроился погреться к чужому очагу. Прогонять тебя не прогонят, но ты первый понимаешь, что вечно так продолжаться не может. Что это на самом деле не твой дом.
Что, если у тебя вообще где-то есть дом, то он далеко, как никогда.
Ларс заботился о том, чтобы у гостя не было времени хандрить, обычно Лексий был для этого слишком занят, но иногда, изредка, на него находило. Ненадолго – долго грустить в этом доме, наверное, не получилось бы ни у кого, – но всё же.
Один раз тоска взяла его за горло вечером, в час, когда все домочадцы собирались в золотистой гостиной и вели разговоры за стаканом чего-нибудь, что позволял их возраст. Лексию нравились эти душевные посиделки, но сегодня он вдруг почувствовал, что больше не может. На удачу, все остальные были увлечены беседой, так что он встал и, не привлекая к себе внимания, тихонько выскользнул на балкон.
Он окунулся в тёмную тишину, как в освежающую, благодатную воду. От земли поднималась росистая прохлада; где-то в таинственном, похожем на сказочный лес саду ручейком переливалась песня соловья. Лексий обеими руками опёрся о балюстраду и глубоко-глубоко вдохнул запахи трав и листьев. Две луны, обе почти полные, смотрели с неба, будто жёлтые кошачьи глаза.
Когда дверные петли скрипнули, он не обернулся, потому что заранее знал, кто это. Услышал, наверное.
– Лексий? – в голосе Ларса мягко звучала неподдельная тревога. – Что случилось?
Как? Как найти слова, чтобы объяснить человеку, что тебе здесь настолько хорошо, что иногда даже плохо?
– Ничего, – сказал Лексий. – Не знаю, это со мной что-то… – он с изумлением почувствовал, что его голос готов сорваться. Замолчал, глубоко вдохнул, выдохнул, стало легче, но ненамного. – Ларс, у тебя прекрасный дом. Настолько прекрасный, что я начинаю по своему скучать.
Ларс бесшумно закрыл за собой дверь и встал рядом.
– Почему ты туда не поехал? – серьёзно спросил он.
Соловей в саду то ли был до смерти счастлив, то ли сходил с ума от горя – по его песне было толком не понять.
– Я не могу, – объяснил Лексий. Слова казались чьими-то чужими.
– Почему? – Ларс нагнулся, складывая на балюстраду локти скрещенных рук. – Ссора с семьёй? Долги? Что у тебя случилось?
Лексий покачал головой.
– Что-то куда более невероятное и ужасно нелепое, – сказал он. – Ты вряд ли поверил бы.
Он закусил губу, отбросил со лба волосы. Кажется, пора и ему начинать носить хвост…
– Для этого я и стал волшебником. Чтобы вернуться домой, – признался он и неловко заставил себя усмехнуться. – А вот с тобой, между прочим, совсем не понятно! Чего это тебя потянуло в магию? У тебя ведь и так всё есть…
Не самый изящный уход от темы. Плевать. Лексий просто не хотел больше говорить о себе. Он, кажется, и так едва не сказал слишком много.
Ларс помолчал.
– Хочешь, расскажу, почему я решил заняться волшебством? – вдруг предложил он. – Только учти, это довольно печальная история, а тебе сегодня, кажется, и так невесело…
В тоне этого знакомого голоса было нечто, чего Лексий никогда раньше в нём не слышал, и его сердце забилось чуть быстрее.
– Хочу.
– Только обещай не болтать. Нет, честно, если кто-нибудь ещё узнает, я убью тебя на дуэли и мне ничего за это не будет.
Угроза была очевидно несерьёзной, а вот просьба – серьёзнее некуда.
– Слово мага, – кивнул Лексий.
Ветер ласкал кроны деревьев, мягко перебирая влажные от ночной росы листья.
– Мой отец умер, когда мне
