Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 46
— Суд, — деловито начал Станислав Милицер, — возможно, сочтет меня слишком пристрастным свидетелем, ибо я лично немало пострадал от грязных доносов подсудимой, которая ненавидела меня с первого же дня нашего знакомства. Да, она догадывалась, что именно я отвращал Довнара от общения с этой падшей женщиной, готовой на все, лишь бы носить дворянскую фамилию Довнар-Запольской древнего герба «Побаг». Нет слов, чтобы выразить то ужасное душевное состояние Довнара, который никак не мог избавиться от преследований этой хищницы в женском обличье. Что тут долго говорить, — развел Милицер руками, — если даже почтенную госпожу Шмидт она называла «ведьмой». Подсудимая так и говорила ей: «Дождешься, ведьма! Живым или мертвым, но твой Сашка все равно останется моим, твоя материнская любовь и погубит его…»
Тут из рядов публики поднялся неизвестный, пожелавший таковым и оставаться. С места он прокричал в сторону Чаплина, что убийство Довнара не явилось для него неожиданностью, ибо этого и следовало давно ожидать от такой психопатки:
— Позволю припомнить давний эпизод на катке в саду Франкони. Взревновав Довнара к его кузине Зиночке Круссер, подсудимая вдруг выхватила револьвер, угрожая застрелить Довнара и мадемуазель Круссер… об этом в Одессе все мы знали!
— Вот этот револьвер? — издали показал Чаплин «бульдог», трагически завершивший судьбу молодого человека.
— Нет. Не этот. У нее был другой. Маленький.
Чаплин обратился к подсудимой:
— Госпожа Палем, вы подтверждаете сказанное?
— Да, — послышалось из-за барьера…
По рядам публики пронесся шелест взволнованных голосов, дамы разом издали слабый стон, томно прикрывая глаза, когда перед ними предстал очередной свидетель обвинения — одесский грек Аристид Зарифи, поразивший всех своею античною красотой. Даже за столом Фемиды возник шепот, а председательствующий Чаплин напрямик спросил одесского Аполлона:
— Вопрос не по существу дела. Но мне все-таки хотелось бы знать — вы когда-нибудь видели себя в зеркале?
— Иногда, — отозвался красавец. — Но это лицезрение, прошу поверить, никогда не доставляло мне удовольствия.
Зарифи был вызван на суд стороною истицы, затребованный от имени присяжного поверенного Рейнбота, дабы очернить Ольгу Палем откровенным признанием в том, что она — после разрыва с Кандинским — была его любовницей. Дамы вытянулись вперед, заострившись носами от внимания, похожие в этот момент на хищных птиц, завидевших податливую добычу. Зарифи, кажется, и впрямь не уверовал в отражение зеркал, и потому, уже привычный к вниманию женщин, он держался подчеркнуто скромно, без тени развязности, какая присуща большинству красавцев.
— К сожалению или к счастью, но это сущая правда, — рассказывал он, потупясь. — Да, мы были молоды, нам светило прекрасное южное солнце, дивное море ласкалось у наших ног, она не скрывала, что уже познала любовь, а потому мы вступили в связь, длившуюся краткий срок, и были счастливы оба.
— Неправда! — крикнула ему Ольга Палем.
— Однако, — продолжал Аристид Зарифи, — как легко мы сошлись, так же легко и расстались. Высокий суд поймет нас правильно: даже самый ослепительный фейерверк страсти не может заменить вечного светила любви. Мы расстались, и я до сих пор душевно благодарен подсудимой за то, что она как пришла, так и ушла, не требуя от меня ни заверений, ни тем более денег… А я ведь не самый бедный человек в Одессе!
Рейнбот остался очень недоволен. Он жаждал обвинений в порочности Ольги Палем, в разнузданности ее нрава, а вместо этого… что слышим? Любовь нагло сравнили с солнцем.
— Подсудимая, — был его вопрос к Ольге Палем, — вы подтверждаете сказанное о том, что после связи с Кандинским сразу же вступили в незаконную связь со свидетелем?
— Неправда, неправда, неправда! — кричала Ольга Палем.
Дамы в публике были возмущены: «Разве можно отказать такому красавцу? Я бы не отрицала, а гордилась этим…»
Аристид Зарифи, смущенный, пожимал плечами.
— Что было, то было, — сказал он себе в оправдание.
— Благодарим. Вы свободны, — отпустил его Чаплин, добавив с тонким юмором: — Но подсудимая вам НЕ поверила…
Ольга Палем бурно разрыдалась, и конвойный солдат, стоя за ее спиной, вслух отсчитывал в рюмку капли валерианки:
— …тридцать одна, тридцать две, тридцать…
— Хватит! — с места велел ему Карабчевский.
Чаплин привстал и долго звонил в колокольчик.
— Объявляется перерыв, — было сказано публике. — Для дачи свидетельских показаний приготовиться барону Сталю.
Услышав это имя, Ольга Палем схватилась за сердце:
— Боже, да когда же вы перестанете меня мучить?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В перерыве Карабчевский подошел к Ольге Палем:
— Имейте терпение. Так бывает всегда, и не стоит этому удивляться. Жестокий шквал пересудов надобно выдержать, а в конце заседания я постараюсь свести концы с концами. Вы, милая, далеко не ангел, и сами должны понимать, что люди для того и судят людей, чтобы, забыв о светлом, выставлять наружу одно черное… Не волнуйтесь. Все будет хорошо.
— Спасибо вам, — сказала Ольга Палем, дохнув валерианкой в лицо адвокату, а он ласково потрепал ее по руке:
— Держитесь. Жизнь — это все-таки не праздничный карнавал, а неравный поединок со злодейкой-судьбой, умейте же встречать ее коварные удары с открытым забралом…
Барон Сталь-фон-Гольштейн за эти годы сделался видным строителем мостовых, предсказателем великого будущего городского асфальта; одетый с лоском, довольный собой, он с явным презрением оглядывал присяжных через линзу монокля:
— Согласен с возмущением подсудимой, упрекавшей этого грека за то, что он бросил тень на ее честь порядочной женщины. Я, как и Зарифи, имел в ту пору немалые шансы покорить ее сердце и даже… даже заключал пари в кругу своих приятелей, поклявшись, что добьюсь ее благосклонности.
— Пари? — удивились присяжные заседатели.
— Да, на ящик шампанского! И хотя я, — продолжал барон, — крайне желал упрочить свой давний престиж неотразимого мужчины, но все мои притязания разбились вдребезги о неприступную фортецию по названию «Ольга Палем». Мне до сих пор болезненно сознавать, что мой авторитет был в Одессе надолго подорван, а ящик шампанского распили без меня…
Неожиданно для Палем к даче показаний был притянут и Кухарский, высокого чина которого судьи не пощадили.
— Вы пытались официально оформить брачное соглашение между подсудимой и покойным Довнаром. Этим вы преступили все мыслимые и немыслимые границы законности, беря с них какие-то расписки, подтверждающие незаконное сожительство. Согласитесь, что ваше поведение выглядит по меньшей мере наивно.
Кухарский даже не знал, что он тоже виноватый:
— Мне было жаль эту несчастную женщину, но я ведь не знаток статей закона и не мог знать, как официально проводится примирение. Я поступал не как юрист, а как… человек.
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 46
