– Как же она могла нас бросить? Ладно меня, Ванечку, кровиночку родную, как кутёнка слепого… Доченька, опомнись, милая!
Разве она услышит?
– Женишка себе отхватила. Надолго? Нагуляется, придёт худая, оголодавшая, опять деньги будет требовать. И где взять денег этих проклятущих. А как помру, тогда что, Ванятку в детдом определят? Нельзя помирать, никак нельзя. Он мой, родной, всё одно дотяну, выращу. Что бы ни случилось.
Время неумолимо приближало неизбежность. Возраст всё больше давал о себе знать. А доченька как сквозь землю провалилась.
Такого ещё не бывало, чтобы долго так у очередного принца жила.
Решила Степанида в разведку идти.
Кого могла – всех опросила. Выяснила. Что живёт Верочка с нефтяным магнатом местного розлива, хозяином двух заправочных станций, оптового склада ширпотреба, целого ряда лотков на рынке и так, по мелочам, киоски всякие.
По представлениям Степаниды – миллионер. Зовут Зорик. То ли азербайджанец, то ли чеченец.
Ещё сказали, что ему под шестьдесят. Решила она точнее узнать, не вздор ли несут?
Оказалось, правда. И адрес нашла.
Дом двухэтажный красного кирпича, огромный, богатый. Машина во дворе чуть меньше дома, а Зорик тот – сморщенный как сморчок старикан.
Степаниде даже смешно стало, хоть и не до веселья.
Позже испугалась. Как так, молодая ещё женщина и старик, чуть не ровесник ей, матери. Чепуха какая-то.
Дождалась Степанида, когда этот Зорик со двора куда-то уехал, и позвонила в дом.
Долго никого не было, потом окно на втором этаже отворилось, Верочка в него высунулась. К матери так и не вышла.
– Мама, ты чего, ты зачем припёрлась сюда? Уходи быстро, не дай Бог Зорик тебя увидит. Очень не любит он посторонних. Хочешь мне жизнь испортить?
– Верочка, он же гриб трухлявый. А мы, мы-то с Ванюшкой как? Я уже старая, не справляюсь. Если хочешь, живи со своим мухомором, только и нам помоги. У тебя ведь теперь денег достаточно, вот и давай сыну на прокорм. Я на пенсию протяну, а ему много чего нужно. Вырос уже.
– Какие деньги, мама? Деньги у Зорика, а он нищих страсть как не любит.
– Какие же мы нищие? Мать я твоя, а Ванюшка – сын.
– Сын, не сын, какая разница. Мама, уходи. Не порть мне жизнь, я долго такого Зорика искала. Помрёт, мне всё останется. Может, тогда…
– Дура ты, Верка. Вы хоть расписаны? Наследство. Домработница ему нужна. Хотя, какая из тебя хозяйка. Ты ведь даже готовить не умеешь.
– Мы в ресторане кушаем. У Зорика свой ресторан.
– А Ванюшке твоему и мамке иногда поесть нечего. Не пойму я тебя, дочка. Ты хоть помнишь, сколько мне лет? Скоро, очень скоро, заметить не успеешь, как к Отцу Небесному на поклон отправлюсь, а ты и знать о том не будешь. Непутёвая ты, Верка. Непутёвая. Наступит и твоей молодости срок. Думаешь, этот гриб в старости о тебе позаботится? Он к тому времени молодую найдёт. Кобель он старый. В молодухе силу мужскую ищет, более ничего. Люблю, говоришь? Какая это любовь? Одна видимость. Бизнес, как вы теперь выражаетесь, корысть.
– Если и так, то что? Как вы с отцом жизнь прожить, ничего не имея? Это не для меня. Ваньку ты хотела. Вот и воспитывай. А от меня отвали. И не приходи больше. Смогу помочь – сама приду. Мне здесь удержаться нужно. Вы для меня теперь только обуза.
– Когда ты со своей помощью разродишься, может уже в тебе необходимость пропадёт. Если помру, сына твоего в детский дом определят. При живой матери. А если тебя обнаружат, материнства лишат и назначат элементы выплачивать. Думаю, Зорику не понравится. Ладно, вижу, сердце твоё каменное. Бог тебе судья.
Сидит Степанида на кухне, на ладони скрюченные смотрит. Страшное зрелище: кожа пергаментная, натянутая, вздувшиеся вены, толстые растрескавшиеся ногти, заострённые пальцы.
Долго ли эти натруженные руки смогут чего-либо по хозяйству делать?
Ванечка спит.
Смотрит она перед собой влажными глазами и ничегошеньки не видит.
Прежде обида была, теперь и её нет.
Пустота одна.
Вся дотла выгорела.
О самой первой любви
За долгую жизнь я слышал немало историй о первой любви. Эта тема волнует практически всех, потому, что память весьма избирательна: из тысяч событий мы запоминаем лишь несколько, которые отпечатались в душе несмываемыми красками.
Отчётливее всего мы реконструируем потрясения и переживания, особенно в драматической и комической тональностях. Это не удивительно: глубинные эмоциональные испытания оставляют яркий химический след.
Наша память по большей части ассоциативна. Много раз замечал, что волевыми усилиями почти невозможно чего-то вспомнить, разве что это было настолько кричащее или красочное событие, что забыть его попросту невозможно.
Другое дело сенсорные или визуальные маркеры, связанные с интересным эпизодом. Я, например, чутко реагирую на сопутствующие приключению или переживанию запахи.
Сладкие, пряные, терпкие, вкусные и противные, ароматные и удушливые, они моментально запускают цепочку некогда пережитых впечатлений, услужливо реставрируя основательно стёртые, выцветшие впечатления далёкого прошлого.
Разговорившись с соседкой, встреченной на автобусной остановке, на которой мы вылезли вместе, возвращаясь с работы, честно говоря, я и темы беседы не могу вспомнить, потому, что дальнейшая череда случайностей затушевал, размазал по холсту событий инцидент, сфокусировавший на себе весь спектр моего внимания.
Скорее всего, тема общения была увлекательная, раз я не заметил, как вступил ногой в нечто гадкое и омерзительное, непонятно как появившееся на тропинке к дому.
Почуяв резкий аромат человеческих испражнений, Верочка смутилась и покраснела.
Можете представить, что в тот момент чувствовал я. Мне хотелось провалиться сквозь землю, по крайней мере, я был готов убить на месте злополучного шутника с извращённым чувством юмора, который организовал эту диверсию.
Как я перед девушкой извинялся и какими шпионскими тропами пробирался к себе домой, пересказывать не хочется. Эмоциональный коктейль был взбит основательно.
Когда мне всё же удалось ликвидировать последствия аварии, немного упокоенный, я рассказал об этом происшествии жене.
Мы были молодые, лишь недавно создали семейную ячейку и довольно легко справлялись с любыми потрясениями. Естественно, что доверяли друг другу полностью, поэтому я не счёл достаточным основанием для того, чтобы скрыть происшествие, свой стыд.
Как же она смеялась.
Совсем недолго. Память предоставила Лизе сюжет из личных воспоминаний в той же тональности.
– Тьфу, какая гадость. Неужели нельзя было отойти несколько шагов в сторону? Если интересно, могу тоже подобный случай рассказать.
