Удивительная, неповторимая. Ник вдруг очень отчетливо осознал, что всех женщин, что еще встретятся ему на жизненном пути, будет теперь сравнивать с ней. И ни одна не выдержит сравнения. Он назвал ее чудовищем… Наверное, такой она и была – надломленной, больной, жестокой, решительной, беспощадной. Привыкшей выживать, отвоевывать свое право на существование зубами и когтями. И в то же время сохранившей где-то глубоко внутри нерушимые понятия о справедливости, чести и достоинстве. Способная на милосердие, на поступки, губительные для нее самой, но великодушные по отношению к другим людям.
Почему же она не убила его? Почему? Ведь должна была хладнокровно нажать на спуск и разнести его голову, как поступила с тем бандитом. Это было логично, это было правильно в ее мире. Он по собственной глупости и нахальству оказался там, где не должен был. Спутал ее планы. И кровавая Фараонша должна была раздавить его, как ничего не значащую букашку. Но… не раздавила. Не расправилась с ним и здесь, в своей доме, хотя, наверное, много раз была близка к этому, учитывая, как он вел себя в самом начале. Почему?
Почему приходила, разговаривала с ним, рассказывала о прошлом? Напрашивавшийся ответ пугал Николаса до полусмерти и вместе с тем волновал, пробуждал внутри бурю, по силе сравнимую с той, что бушевала вокруг.
Но если все так… если Ольга действительно что-то чувствовала к нему… Зачем же она его отпустила? Еще вчера вечером они почти дружески болтали ни о чем, вспоминали уголки земли, куда их заносила судьба. Николас рассказывал ей об экспедиции в пустыню Негев, в пещерный монастырь. О занесенных песком округлых, будто оплывших горах, которые на закате окрашиваются в разные цвета – оранжевый, сиреневый, алый, изумрудный. Она же, тихо посмеиваясь, обмолвилась о том, как однажды летела в Колумбию на переговоры с местным наркобароном, ожидая увидеть солидного толстого дядьку в летах. А наследницей империи оказалась совсем девчонка, юная, едва умеющая читать и писать, зато чертовски талантливая в криминальном бизнесе. «Славно мы с ней зажгли тогда, – закончила свою историю Ольга. – Отличная оказалась девка».
Вечер был тихий и неспешный. И оба они, казалось, забыли о том, что он здесь является узником, а она – его тюремщицей. И время будто бы остановилось, и ничего не предвещало того, что завтра все изменится. И вдруг…
Николас вспомнил, каким бледным, сосредоточенным показалось ему лицо Ольги, когда она сегодня вошла к нему. Как она заговорила – резко, отрывисто, как в те дни, когда он только оказался в ее поместье. «Что-то случилось, – внезапно осознал он. – Что-то произошло, поэтому она выпустила меня. Над ней нависла опасность, серьезная опасность».
Он замедлил шаг и остановился. Дождь поливал все так же, не думая прекращаться. Кругом ревело, шумело, грохотало. Сквозь разверзшуюся подплывшую водой тьму лишь изредка прорезались размытые фары пролетавших мимо машин.
И внутри у Ника точно так же что-то рвалось, смещалось, ломалось и осыпалось острыми ранящими осколками. «Что ты делаешь? – сказал он самому себе. – Опомнись! Не вздумай!» И в ту же секунду резко развернулся и зашагал назад. Быстрее, еще быстрее. Наконец, не удержавшись, побежал, оскальзываясь на мокром асфальте и вздымая сонмы брызг из луж.
Белые автоматические ворота, задвинутые наглухо, возникли из темноты. Ник бросился к ним, загрохотал кулаком по металлу, заорал:
– Откройте! Впустите!
Над головой мутно зажегся фонарь, замигал зеленым глазок направленной на него камеры. Ник развернулся к нему и закричал прямо в объектив:
– Откройте! Быстрее!
Некоторое время ничего не происходило. Должно быть, там, внутри, велись какие-то переговоры. Охрана связывалась по рации с хозяйкой, та подходила к компьютеру, включала обзор камеры над входом. Нику казалось, что минуты тянутся бесконечно. Что ворота так никогда и не откроются, что Ольга отдаст распоряжение не впускать его. И густой сад, оливы, кипарисы и сосны, меж которых проглядывает белый дом, искусственный прудик, на поверхности которого дрожат солнечные блики, одноэтажный гостевой домик в глубине теперь отрезаны от него навсегда. Странный сон, привидевшийся под утро морок, в который нет возврата. Химера, рассеявшаяся при столкновении с реальным миром.
– Ольга! – бешено закричал он. – Ольга! – и снова заколотил по металлу, разбивая в кровь костяшки.
И в ту же секунду створки дрогнули и поехали в стороны.
Ник не стал дожидаться, когда ворота откроются до конца. Протиснулся в образовавшуюся щель и, не обращая внимания на охрану, опрометью бросился через сад к дому. Оступился в темноте, не замечая ноющей боли в лодыжке, помчался дальше. Под ногами чавкало и плескалось. Кругом было темно, и дом, показавшийся из-за деревьев, тоже стоял темный, мертвый, опустевший.
«Что, если ее здесь уже нет? – в панике подумал Николас. – Ведь это логично: отпустила меня и уехала. Скрылась, чтобы за ней не явилась полиция».
И в то же мгновение увидел Ольгу. Она стояла на верхней ступени крыльца и напряженно смотрела на него. Лицо ее белым пятном выделялось в темноте.
Ник взбежал по ступенькам, остановился, пытаясь отдышаться. Только сейчас он осознал, что даже и не задумался, что скажет, чем объяснит свое возвращение.
– Зачем ты пришел? – негромко, будто бы с сожалением произнесла Ольга.
И слова ударили наотмашь. Он вспомнил, что то же самое она сказала ему на вилле, когда наводила на него дуло пистолета. «Зачем же ты пришел…» У него не было ответа на этот вопрос тогда, не было его и сейчас. Поэтому Николас просто шагнул вперед, сокращая остававшееся между ними небольшое расстояние, обхватил Ольгу за плечи и прижался мокрыми от дождя губами к ее губам.
