— А где сейчас Константин Николаевич? — почти выкрикиваю я. — В кабинете? Старый слуга смотрит на меня с недоумением.
— Нет, его сиятельство в библиотеке. Он там больше любит бывать.
Я бегу в библиотеку. Именно бегу, наплевав на правила хорошего тона. И боюсь, когда появляюсь перед князем, я — растрепанная, запыхавшаяся, — вовсе не похожа на приличную барышню. Но мне плевать!
— Ваше сиятельство, нам нужно поговорить!
И выплескиваю на него все свои рассуждения — о стишке, который дядя заставлял его учить, о зеркале, и о солнечном луче на рассвете, который должен указать тайник.
Елагин слушает меня внимательно, не перебивает, но когда я заканчиваю говорить, на губах его появляется улыбка.
— Браво, Вера Александровна! У вас поразительно острый ум и хорошая память!
Я краснею от похвалы, но почему-то жду подвоха. И не напрасно.
— Только, боюсь, вынужден вас разочаровать. Когда я пытался найти тайник, где дядюшка мог держать наш фамильный амулет, я тоже вспомнил этот стишок. И тоже, представьте себе, подумал, что он как-то связан с кабинетом. Но — увы. Я много раз приходил туда на рассвете, следил за солнечными зайчиками, пытаясь отыскать хоть какой-то смысл в этих четверостишьях. Да, первый луч солнца, отражаясь в зеркале, действительно указывает на определенное место на стене кабинета. Но там нет никакого тайника! Сначала я простукивал стену, пытаясь по звуку определить полое место. Потом велел содрать со стены обивку. Там самая обычная стена!
От разочарования я едва не плачу.
А может быть, он мне врёт? Не, не похоже. Да и зачем бы ему это? Он не знает о предательстве дяди, он не догадывается, кто я такая, и не ждет опасности с моей стороны.
Он встает из-за стола и садится в соседнее с моим кресло.
— Благодарю вас, Вера Александровна, что приняли эту историю так близко к сердцу, — в голосе его я слышу неожиданную теплоту, от которой мне становится чуточку легче. — Я и сам бы хотел, чтобы это оказалось правдой. Но либо стихотворение не имеет к тайнику никакого отношения, либо мы неправильно понимаем его.
— А может быть, попробовать еще раз? — с наивностью ребенка спрашиваю я.
Я вижу, что он почти готов сказать, что это бессмысленно. Но он бросает на меня еще один внимательный взгляд и говорит другое:
— Ну, если вы так хотите, Вера Александровна! Я не могу вам отказать. Но будет ли это удобно? Вам придется выйти из комнаты ранним утром.
Я понимаю — он напоминает мне о приличиях. Но это то, о чём мне сейчас совсем не хочется думать.
И он сдается:
— Хорошо! Значит, встречаемся в кабинете перед рассветом. Велите горничной вас разбудить. Да, и возьмите ее с собою — не хочу, чтобы кто-то подумал о вас дурно.
Остаток дня проходит словно в полусне. Я разговариваю с Дубровиной, с Китти, с Соней. Но я не понимаю, о чём мы говорим. Я отвечаю автоматически, а думаю совсем о другом. Я боюсь проспать рассвет!
32. Кладоискатели
Арина будит меня, когда на улице еще темно.
— Барышня, просыпайтесь! Скоро рассветет! — она стоит у моей кровати со свечой в руках.
Я мигом вскакиваю, сбрасываю ночную сорочку, собираю волосы в пучок. Горничная помогает мне надеть платье, набрасывает на плечи шаль.
— И куда же вы собрались-то, Вера Александровна? — в голосе ее слышится беспокойство. — А если Настасья Павловна узнает? Или сам князь?
Обуваюсь в тонкие тряпичные туфли. Они вообще-то домашние и вряд ли подходят для встречи с мужчиной, но не цокать же по коридору каблуками.
— Не знаю, как Настасья Павловна, а его сиятельство точно узнает.
Арина сначала непонимающе морщит лоб, а потом всплескивает руками:
— Ой, барышня, так вы на свидание с его сиятельством идете? — глаза ее уже блестят от любопытства. — А может, не надо, Вера Александровна? Мужчины ведь они такие — наобещают с три короба, а мы потом расхлебываем.
Уж она-то, конечно, в свои шестнадцать лет о коварстве мужчин знает много! Но я благодарна ей за то, что она пытается меня предостеречь.
— Да не свидание это вовсе, Ариша! Это деловая встреча. Впрочем, ты всё поймешь сама, потому что пойдешь со мной.
Когда мы приходим в кабинет, Константин уже там. Он тоже не один — канделябр с несколькими зажженными свечами держит тот самый старый слуга, с которым я беседовала вчера в галерее.
— Тушите свечи! — командует князь.
Минут десять мы сидим в комнате в полном молчании. Разумеется, наши разговоры не помешали бы солнцу проснуться, но и я, и князь настолько напряжены, что завести беседу кажется совершенно немыслимым.
Тьма постепенно сереет, становится всё более и более прозрачной, и за окном, над кронами парковых деревьев появляется розовато-белая дымка. И вот, наконец, через эту дымку пробиваются первые солнечные лучи. Который из этих лучиков заглянет в кабинет, отыщет зеркало?
Что я помню об отражении света из уроков физики? Да почти ничего. Угол падения равен углу отражения. Это нам пока ничего не дает.
Окна комнаты устремлены не на восток, и солнце выходит откуда-то сбоку. Я задумываюсь и едва не пропускаю самый важный момент этого утра.
— Вы видите, Вера Александровна? Вы его видите?
Я вижу светлое пятнышко на стене. Вернее, не на самой стене, а на картине, которая на ней висит. Это морской пейзаж — парусник, сражающийся с пенистыми волнами.
И моя первая мысль — именно о том, что изображено на картине:
— У вашего дяди была шхуна?
Но Елагин отрицательно качает головой.
— Нет, не было. Более того, он не любил морские прогулки.
— Но, может быть, — не сдаюсь я, — на оборотной стороне картины есть какие-то записи?
Князь грустно улыбается:
— Уверяю вас — никаких. Впрочем, вы можете убедиться в этом сами. Антип, сними картину!
Старик легко снимает полотно со стены, и я осматриваю картину со всех сторон. Рама тонкая и не тяжелая, и в этом мне тоже видится какой-то подвох.
— Ваше сиятельство, а может быть, то, что нарисовано на картине — это всего лишь маскировка? И если смыть верхний слой, то под ним окажется еще одно изображение?
Я видела такое в детективном фильме — там контрабандисты под видом современной картины пытались вывезти заграницу старинный шедевр.
— У вас богатая фантазия, Вера Александровна, — то ли хвалит, то ли смеется князь. — Но если хотите, вы можете поупражняться сами — я велю отнести картину в вашу комнату.
Я кусаю губы от волнения. Интересно, известным ли мастером написан этот пейзаж, и сколько он стоит? Представляю, что с ним станет после моих экспериментов.
