Книга Короткие интервью с подонками - Дэвид Фостер Уоллес

Я три недели назад сделал кое-кому добро. Не могу сказать больше, иначе лишу поступок истинной, высшей ценности. Могу только сказать: добро. Связанное с деньгами, для общего контекста. Не в значении попросту «дать денег» кому-либо. Но близко. Скорее это можно расценивать как «направление» денежного актива кому-то в «нужде». Для меня это настолько подробно, насколько возможно.

Добрый поступок я совершил две недели и шесть дней назад. Также могу упомянуть, что меня не было в городе – то есть, иными словами, меня не было там, где я живу. Объяснение, почему меня не было в городе, или где я был, или в чем заключалась общая ситуация, к сожалению, поставит под угрозу ценность того, что я сделал. Поэтому я недвусмысленно дал понять кассирше, что получатель денег ни в коем случае не должен знать, кто их ему направил. То есть я предпринял некоторые недвусмысленные шаги, дабы моя безымянность стала важным элементом операции по направлению денег. (Технически деньги были не мои, но тайная операция, благодаря которой я их направил, совершенно законна. Возможно, это вызовет вопросы, почему деньги были не «мои», но, к сожалению, я не в состоянии объяснить детали. Это, однако же, правда). И вот причина. Отказ от безымянности с моей стороны уничтожил бы высшую ценность доброго поступка. То есть это подкосило бы «мотивацию» моего доброго жеста – то есть, иными словами, отчасти моей мотивацией стала бы не щедрость, а желание получить благодарность, любовь, одобрение. Увы, этот эгоистичный мотив лишил бы добрый поступок любой вечной ценности, вновь свел бы на нет мои старания классифицироваться как хороший, «добрый» человек.

Посему я занял бескомпромиссную позицию относительно секретности своего имени в операции, и кассирша – единственная, кто обладал какой-либо информацией о процедуре (ее, ввиду специальности, можно расценить как «инструмент» для направления денег), – пошла навстречу, насколько мне известно, в полном объеме.

Две недели и пять дней спустя один из тех, для кого я совершил добрый поступок (великодушное направление фондов предназначалось двум людям – если конкретнее, супружеской паре в законном браке, – но лишь один из них позвонил), позвонил и сказал «алло», и не знаю ли я, между прочим, кто ответственен за, поскольку он ______лишь хотел сказать этому человеку «спасибо!», и каким божьим даром оказались эти долларов, которые упали словно из ниоткуда из______ и т. д.

Тотчас, дальновидно подготовившись к такой возможности, предварительно, я ответил, холодно, без эмоций, «нет», и что они, насколько мне известно, идут по совершенно ложному следу. Внутренне, однако, я едва не умирал от искушения. Общеизвестно, что очень трудно совершить добрый поступок и не желать, отчаянно, чтобы благополучатели узнали, что человек, совершивший для них поступок, – вы, и почувствовали благодарность, одобрение, и рассказали множеству людей о том, что вы для них «сделали», вследствие чего прослыть для всех добрым человеком. Как и силы тьмы, зла, безнадежности в мире, это искушение часто может пересилить всякое сопротивление.

Таким образом, во время этого благодарного, но и любознательного звонка, импульсивно, не предвидя никакой опасности, я добавил после слов «нет» и «ложный след», очень холодно, что, хотя я и не обладаю какой-либо информацией, но могу легко представить, как этот таинственный благодетель, на самом деле ответственный за ________, горел бы энтузиазмом узнать, каким образом столь необходимые деньги будут потрачены – то есть, например, планируют ли они теперь оплатить страховку здоровья для новорожденного малыша, погасят ли задолженность по потребительскому кредиту, в коем глубоко погрязли, или и т. д.?

Мой интерес, однако, всего в один фатальный миг, был истолкован собеседником как косвенный намек с моей стороны, что я, вопреки предшествующим отрицаниям, разумеется, и являюсь тем самым человеком, кто ответственен за великодушный, добрый поступок, и в течение всего оставшегося разговора он стал щедр на подробности о том, как они собираются распределить деньги на конкретные нужды, подчеркивая своевременность дара с тоном, передающим как благодарность, одобрение, так и что-то еще (если точнее, что-то практически враждебное, или пристыженное, или и то, и другое одновременно, хотя я и не могу описать конкретный тон, который напомнил об этой эмоции, адекватно). Ввиду водопада эмоций с его стороны я, к ужасу своему, слишком поздно, осознал, что прямо сейчас, во время звонка, не только дал понять, что именно я ответственен за столь великодушный поступок, но и намекнул на это в тонкой, лукавой манере, показавшейся вкрадчивой, эвфемистической, – иными словами, употребив эвфемизм: «кто бы ни был ответственен за ______», – что, вкупе с проявленным интересом к «применению» денег, очевидно, указывало на меня как на истинно ответственного, и произвело то вкрадчивое, вероломное впечатление, что я не только человек, совершивший великодушный, добрый поступок, но также что я по-настоящему «добрый» – то есть, иными словами, «скромный», «бескорыстный», «не движимый желанием их одобрения», – человек, который даже не желает, чтобы они знали, кто ответственен. И, увы, вдобавок, я подал эти намеки чересчур «лукаво» и даже сам, вплоть до дальнейшего – то есть до окончания разговора, – не понял, что наделал. Посему я проявил подсознательную и как будто естественную автоматическую способность обманывать и себя, и других, и это не только совершенно лишило, на «мотивационном уровне», щедрый поступок, который я пытался совершить, всякой истинной ценности, вновь свело на нет мои попытки искренне быть тем, кого можно классифицировать как поистине «хорошего» и «доброго», но, увы, выставило мою личность в таком свете, что теперь я мог классифицировать себя только как «темного», «злого» человека «без всякой надежды когда-либо искренне стать добрым».