Эдисон повернулся к Минетти. Этот молодой инженер, с решительным выражением лица и прямым честным взглядом, тоже ждал его слов.
– Друг мой, – сказал ему Эдисон Монтальдо, – все пропало. Все кончено.
Легкая улыбка вдруг осветила красивое лицо молодого человека.
– Пепел – это удобрение, из которого возрождаются самые честолюбивые замыслы, – сказал он. – Особенно если взяться за дело всем вместе. Ну а пока что делать этим людям? Как им прокормить свои семьи?
Эдисон Монтальдо обвел взглядом всех стоявших перед ним людей. Одного за другим: инженеров, механиков, верстальщиков, линотипистов, наборщиков. Узнал среди них старого корректора, которому хватало одного взгляда, чтобы увидеть грамматическую ошибку или вкравшуюся опечатку. Он представил их себе на привычных рабочих местах и снова увидел в действии это огромное предприятие. Он видел, как набираются, буква к букве, строка к строке, творения великих писателей, острые статьи журналистов, заметки специальных корреспондентов и просто скромных рядовых репортеров, как все это переносится на бумагу в линотипном зале, где машины стоят, точно позвонок к позвонку, образуя спинной хребет какого-то доисторического чудовища. Эдисон представил все это, и слезы навернулись ему на глаза.
Этот типографский комплекс в Нонантоле был его гордостью, его жизнью. Когда-то, много лет назад, он женился на Эстер только потому, что ее состояние позволило соорудить это грандиозное предприятие. Он никогда никого по-настоящему не любил, никогда и ничего не делал со страстью, за исключением того, что относилось к его издательской профессии. Эдисон Монтальдо был плохим мужем и никудышным отцом, но зато он был великим издателем, крупнейшим предпринимателем, и в этом была его гордость. И вот теперь он оказался всего лишь слабым, бессильным человеком, чьи многолетние труды и достижения были сметены с лица земли за одну ночь. Бомбы уничтожили все труды, все радости, тревоги и надежды, все мечты его жизни.
– Мы выплатим всем сотрудникам двухмесячное жалованье, – спокойным голосом сказал он директору типографии.
– Двухмесячное? – с сомнением спросил инженер Минетти.
– Двухмесячное, – подтвердил Монтальдо, быстро прикинув в уме свои наличные возможности. – Это все, что я могу сделать для них. Будем надеяться, что за это время союзники закончат войну.
И, обращаясь ко всем, громко, чтобы все могли слышать, он сказал:
– Когда наступит мир на нашей земле, мы все восстановим. Типография будет вновь отстроена. И мы будем, как и прежде, работать вместе. Но до тех пор у всех у нас единственная цель: постараться выйти живыми из этой катастрофы.
Его услышали все, и сотни людей вздохнули с облегчением. Каждый почувствовал, что есть еще на что надеяться, ради чего жить. Они поняли, что хозяин не покинет их, и на эту его решимость готовы были ответить такой же решимостью. Никогда они не были так едины.
Эдисон повернулся и пошел к дороге. Джакомо Минетти проводил его до машины, в то время как рабочие разбредались по домам.
– А что собираетесь делать вы? – спросил его Монтальдо, открывая дверцу.
– Постараюсь быть полезным родине, – сказал тот, едва заметно улыбнувшись.
– В каком смысле? – спросил Эдисон.
– Надо помочь тем, кто хочет вымести из Италии фашистов и немцев, – ответил Минетти. – Я уйду в горы, где формируются партизанские отряды. Там люди нужны.
– Понимаю, – кивнул Эдисон.
Он слышал об этих партизанских отрядах, хотя и не верил в их способность серьезно сопротивляться регулярным частям. Он уважал храбрость этих людей, но не верил в действенность Сопротивления.
Микеле включил зажигание и завел мотор.
– Мы снова встретимся, когда все это кончится, – пообещал Минетти, протягивая руку, которую Монтальдо крепко пожал.
– Дай бог, – прошептал Эдисон, усаживаясь рядом с водителем.
По дороге домой они сделали остановку в Рубьере, на виа Эмилиа. Оба проголодались и устали. Увидев старинную вывеску остерии «Золотой лев», где он бывал в детстве вместе с отцом, Монтальдо решил остановиться здесь. Его отец, занимавшийся торговлей скотом, был великим обжорой, выпивохой и азартным игроком, который сновал по всем рынкам в поисках выгодных сделок, доступных женщин, шумных кутежей. Иногда он брал с собой и старшего сына, названного в честь великого изобретателя Эдисоном.
И теперь, оказавшись перед этой выцветшей от времени вывеской, которая вызвала в его памяти веселую сутолоку, смех и шум голосов, вкус красного шипучего «Ламбруско», а главное, аппетитные запахи соусов из кухни и свежего хрустящего хлеба, Эдисон, не раздумывая, велел Микеле остановиться.
Он припомнил и смуглые точеные руки женщины с чувственными губами и томными глазами. Разнося еду и протирая столы тряпкой, она наклонялась, открывая в широком вырезе блузки глубокую белоснежную борозду между роскошными грудями.
Ее звали Милее, и это имя, значения которого он не знал, казалось ему таким же нежным, как и ее зазывающий взгляд. Когда один знающий посетитель сказал, что Милее означает «солдат», она приняла это в шутку и продолжала хвалиться им, как синонимом нежности и женственности. Милее была статная женщина и походила на трактирщиц былых времен. Ей приписывали множество любовных похождений, но у нее не было какого-то одного постоянного друга сердца, как не было и детей, которых бы она очень любила и общаясь с которыми способна была бы растрогаться до слез.
В эти военные годы подобные заведения в основном были заполнены пожилыми людьми, но завсегдатаи «Золотого льва», казалось, так и состарились среди этих выщербленных временем стен. Войдя в остерию, Эдисон оглянулся кругом и увидел сгорбленную старушку, с маленькими мутными глазами и лицом, изборожденным морщинами, сидящую за стойкой.
– Милее, – тихо позвал он.
– Что угодно, синьор? – ответила Милее, мигая глазами, пытаясь разглядеть что-то знакомое в этом хорошо одетом господине в сопровождении молчаливого спутника, который вызывал в ней какое-то смутное подозрение.
– Милее, ты помнишь меня? – спросил Эдисон, слегка улыбнувшись.
Он тоже постарел, а последние события и три бессонные ночи сделали его еще старше.
«Золотой лев» всегда давал пристанище ворам и мошенникам, людям, находящимся не в ладах с властями, а в последнее время также дезертирам и партизанам. Бунтарские склонности Милее были хорошо известны, и потому старуха имела веские причины, чтобы остерегаться шпионов и фашистских агентов. Любой незнакомец был возможным врагом.
– Почему я должна знать вас? – с некоторой агрессивностью возразила она.
– Я Эдисон, – терпеливо объяснил он, – сын Силлы Монтальдо, торговца. Я бывал здесь малышом. Помнишь?
При этих словах губы женщины дрогнули.
– Ты сын Железного Уса? – наконец спросила она, и глаза ее увлажнились. – Он был красивый мужчина, твой отец. И я была в ту пору красавица. А ты был славным мальчонкой.
