VI
В 1923 году писатель Исаак Бабель опубликовал сборник рассказов «Конармия», основанный на воспоминаниях о своей политической работе в рядах Первой конной армии С. Буденного на польском фронте в 1920 году. Книга, которую очень многие прочитали, получила восторженные отклики. В рассказе «Письмо» Бабель повествует о Гражданской войне глазами крестьянской семьи через письмо красноармейца Василия Курдюкова матери. Письмо написано бледно, не содержит фактов, но пронизано банальными описаниями мест, которые он посетил. Но тема письма ужасает: кровавая борьба отца Василия Тимофея, бывшего полицейского при царском режиме, а теперь сражавшегося в белой армии Деникина, и братьев Василия — Федора и Семена, солдат-большевиков. Отец, обнаружив Федора среди красных пленных, зарезал его. Братья преследуют его, желая отомстить. Наконец они находят его. Семен, которого прозвали отчаянным, заявляет: «А я так думаю, что если попадусь я к вашим, то не будет мне пощады. А теперь, папаша, мы будем вас кончать…» — и после убивает его. История заканчивается тем, что Василий показывает рассказчику семейную фотографию. На ней был изображен Тимофей, «плечистый стражник в форменном картузе… Недвижный, скуластый, со сверкающим взглядом бесцветных и бессмысленных глаз», рядом с ним сидела его жена, «крохотная крестьянка… с чахлыми светлыми и застенчивыми чертами лица». Рассказ заканчивается словами: «А у стены, у этого жалкого провинциального фотографического фона, с цветами, голубями, высились два парня — чудовищно огромные, тупые, широколицые, лупоглазые, застывшие, как на ученье, два брата Курдюковых — Федор и Семен».
Многие рассказы Бабеля описывали то ужасное насилие, которое он видел сам, в котором участвовал во время гражданской войны, с которым пытался примириться. Его, еврея-интеллектуала среди воинов-крестьян, шокировала жестокость (и антисемитизм) таких людей, как братья Курдюковы. И все же его восхищала их смелость. Иногда в его рассказы проникает нелицеприятное ницшеанское поклонение силе. В результате читателя приводит в замешательство намеренно приглушенное и отдаленное описание жестокости его персонажей и твердый отказ от осуждения. Он не может их понять. У них пустые «бесцветные и бессмысленные глаза», как на фотографии. Они олицетворяют природную силу, они, словно фурии Эсхила, жаждут мести за ошибки прошлого.
Разумеется, вовсе не такой мир ожидал заполучить в свои руки Ленин. Он не был последователем Ницше, упивающимся насилием, однако он был готов применить его. Именно он с первых минут у власти развернул классовую борьбу. Вскоре Ленин понял, как трудно ее вести. Он настаивал на том, что «массы» должны быть революционными, но вместе с тем дисциплинированными. Стало ясно, что переход к «диктатуре пролетариата» не будет таким гладким, как он надеялся.
Первый вызов был брошен умеренными социалистами, которые были против классовой власти советов и настаивали на либеральном[201] парламентском правлении. Члены Учредительного собрания, 85% которого представляли социалисты[202], настаивали на том, что они представляют русский народ, но Ленин осудил их и назвал примером «буржуазного парламентаризма».
Красногвардейцы застрелили нескольких участников демонстрации в поддержку Учредительного собрания перед его первым заседанием в Таврическом дворце Петрограда. Впервые с февраля 1917 года вооруженные войска стреляли по безоружной толпе[203]. Учредительное собрание было распущено. Левые эсеры продержались в коалиции с большевиками четыре месяца[204]. К марту 1918 года всем стало ясно, что вся власть переходила в руки большевиков, а не Советов[205].
Ленин заявлял, что власть должна была быть передана Советам, но он никогда не был демократом-плюралистом. Неудивительно, что он отказался сотрудничать с партиями-конкурентами. В то же время, кажется, он серьезно относился к обещаниям демократии внутри рабочего класса. В первые месяцы правления большевиков Ленин еще верил в реальность осуществления амбициозных планов, изложенных в книге «Государство и революция». Народная инициатива и централизованная власть могли сосуществовать. Однако он, возможно, предоставлял рабочим то, чего они хотели, пока партия была относительно слаба. Ленин продолжал призывать к «рабочей демократии», понимая, как популярна эта идея среди рабочих заводов и фабрик. В ноябре 1917 года выходит Положение о рабочем контроле, наделившее значительной властью выборные фабрично-заводские комитеты. В армии продолжал действовать «демократический» стиль управления, действовала «гражданская милиция», командиры выбирались солдатами. Подход Ленина к крестьянству был в меньшей степени марксистским, однако он также отвечал требованиям масс. Вместо создания крупных коллективных[206] хозяйств, как диктовала марксистская теория (и ранняя политика большевиков), Декрет о земле гарантировал крестьянам то, чего они хотели: сохранение небольших земельных участков и ведение натурального сельского хозяйства[207].
По наблюдению Исаака Бабеля, для большинства простых людей обратная сторона «демократии», или власти народных масс, означала «классовую борьбу», или месть буржуазии — то же, что она означала для санкюлотов. В первые месяцы после революции Ленин был готов стать вдохновителем «народного» террора[208]. В декабре 1917 года под лозунгом «Грабь награбленное»[209] Ленин объявил войну «не на жизнь, а на смерть богатым… жуликам, тунеядцам и хулиганам». Тем не менее выбор формы борьбы он оставлял местным властям. Каждый город и деревня сами должны были решить, как «очистить» Россию от этих «вредителей»: они могут заключать их в тюрьмы, заставлять их чистить уборные, выдавать им специальные опознавательные документы, «желтые билеты», чтобы каждый мог за ними следить (похожее отношение проявляли к проституткам), или расстреливать каждого десятого[210].
