Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 94
Столица Шотландии удивила саму себя. Как любой другой золотой век, ее солнечный миг был недолог: не более полувека. Однако в этот краткий период крошечный Эдинбург «правил всей западной мыслью», как выразился современный писатель Джеймс Бакан. Шотландцы внесли крупный, местами эпохальный вклад в химию и геологию, инженерное дело и экономику, социологию и философию, поэзию и живопись. Адам Смит дал нам «невидимую руку» капитализма, а Джеймс Геттон – радикально новое понимание планеты. Чуть поодаль, в Глазго, Джеймс Уатт совершенствовал свою паровую машину, положившую начало промышленной революции.
В каждом из нас есть кусочек Шотландии, знаем мы об этом или нет. Если вам доводилось хоть раз заглядывать в календарь или «Британскую энциклопедию», скажите спасибо шотландцам. Если вы когда-либо смывали воду в туалете, или пользовались холодильником, или ездили на велосипеде, опять же скажите спасибо шотландцам. Если вам делали инъекцию шприцем или операцию под наркозом, снова поблагодарите шотландцев. А самые великие шотландские изобретения невозможно потрогать, ибо они относятся к сфере мысли: итоги раздумий о сопереживании, морали и здравом смысле. Впрочем, и в размышлениях шотландцы не позволяли себе витать в эмпиреях. Их философия прочно уходила корнями в то, что происходит здесь и теперь. Такова особенность шотландского гения: слияние глубокой философской мысли с насущными и практическими проблемами. Ярким умам старого Эдинбурга было неинтересно подсчитывать ангелов на острие иглы. Они заставляли этих ангелов работать, а результатом стало рождение множества замечательных явлений и идей – от современной экономики и социологии до исторической прозы.
Хорошие идеи подобны маленьким детям: им не сидится на месте. Мысли, рожденные на эдинбургской почве, вскоре достигли дальних берегов и нашли благодарную аудиторию по всему земному шару, особенно в американских колониях. Шотландцы научили отцов-основателей Америки осмыслять счастье и свободу, а прежде всего – думать самостоятельно. Бенджамин Франклин и Томас Джефферсон учились у шотландских преподавателей. Вспоминая посещение Эдинбурга, Франклин назвал его «величайшим счастьем», которое когда-либо испытывал. Не скупился на похвалы и Джефферсон в 1789 г.: «Ни одно место в мире не может соперничать с Эдинбургом».
С чем связан внезапный взлет гения? Эта загадка поставила бы в тупик самого Шерлока Холмса, тоже на свой лад «эдинбуржца»: ведь Артур Конан Дойл учился здесь на медицинском факультете. Еще в начале XVIII века ничто не предвещало расцвет. Шотландская земля была неровной и малоплодородной (как в Афинах), погода отвратительной, пища несъедобной, а изоляция от мира – основательной. Посетителям бросалось в нос выдающееся зловоние – опять же как в Афинах. Англичанин Эдвард Берт рассказывал: «Приходилось прятать голову между простынями: столь сильна была в комнате вонь от отбросов, выливаемых соседями во двор».
«Старый дымокур», как любовно прозвал Эдинбург поэт Роберт Фергюссон, был городом мрачным. «Неудобный, грязный, ветхий, спившийся, конфликтный и бедный», – говорит Бакан. Население насчитывало 40 000 человек и терпимостью не отличалось. Ведьм и кощунников все еще вешали. Подобно Флоренции, Эдинбург пережил ряд катастроф, частично по собственной вине. Неудача с колонией на Панамском перешейке едва не разорила шотландскую столицу (надо же было додуматься до такой авантюры!). Начался голод. Хуже того, страна потеряла независимость: ее проглотили англичане. Шотландия одномоментно лишилась короля, парламента и армии, оказавшись кастрированной в политическом плане.
Казалось бы, откуда здесь взяться творческому расцвету? (Нарушается и закон Данилевского, согласно которому для расцвета нужна независимость.) Один из удивительных парадоксов, замеченных мной в Эдинбурге, заключается в следующем: шотландское Просвещение подчеркивало роль разума (недаром эту эпоху и называют «веком разума»), но само не имеет разумного объяснения. Здесь просто не могло быть изобилия гениев, но оно случилось.
Не ищите объяснения у самих шотландцев. Любой гений, сколь угодно яркий, страдает одним и тем же «слепым пятном»: он понятия не имеет, чему обязан собственным талантом. Эйнштейн не мог сказать, что сделало его Эйнштейном. Фрейд, не пасовавший перед интеллектуальными трудностями, затруднился объяснить творчество. «Перед творчеством психоаналитик должен сложить оружие», – вздохнул он. Так и великие шотландские умы того времени не в силах были объяснить свою одаренность. Дэвид Юм удивлялся: «Не странно ли, что когда мы лишились наших принцев, парламента, независимого правительства и даже присутствия высшей знати… в этих условиях мы – народ, который из всех в Европе более всего отличился в литературе?»
Веками источник эдинбургского расцвета ускользал, подобно лох-несскому чудовищу: пара наблюдений, пара догадок, но ничего определенного. Однако в последнее время ученые подобрали ключи. Выясняется, что шотландцы могут многому научить нас в том, что касается природы творческого гения. И эти уроки, на типично шотландский манер, необычны и неожиданны.
Гуляя по улицам Эдинбурга и погружаясь в его архивы, я осознаю: шотландский аромат гения глубоко отличается от всех виденных мной ранее. Он слегка эксцентричен, общителен и неформален. А паче всего – практичен.
Практичный гений? Звучит необычно. Разве гении не витают в облаках? Разве это не антитеза практичности? Раньше и я так думал. Однако шотландцы заставили меня изменить свои взгляды, причем сделали это с тем упорством и обаянием (а также несколькими порциями солодового виски), которыми славились издавна.
«Наверняка есть лучший способ». Эта мысль – незатейливая, но чреватая далекими последствиями – стоит за каждой гранью шотландского Просвещения, от паровой машины Джеймса Уатта до концепции «глубокого времени», созданной геологом Джеймсом Геттоном. Шотландское Просвещение было, по сути, «веком улучшения». Затем уже по стопам шотландцев пошли остальные.
Улучшение. Это слово можно встретить в Шотландии на каждом шагу. Однако используется оно без американской нахрапистости («новое и улучшенное!»), но с великой серьезностью и даже благоговением. «Дерзай знать», – как говорил еще Кант[41]. Шотландцы полностью соглашались с ним, но находили кантовскую формулу неполной. Дерзай знать – и дерзай действовать, основываясь на этом знании. Вот это по-шотландски. Сочетание практичности с метафизикой отличало шотландскую марку гения от прочих, уже изведанных мной.
Шотландский «век улучшения» начался с земли. Вполне понятно: земля и поныне одна из основ нашего существования. Шотландия отнюдь не была райским уголком: возделывалось менее 10 % земли. Земледельческие техники были грубыми и малоэффективными. «Наверняка есть лучший способ», – подумал шотландский плотник Джеймс Смолл. Его фамилия (Small) означает «маленький», но выдумка оказалась большой: в 1760-х гг. он изобрел кардинально новый плуг. Казалось бы, пустяк на фоне человеческой истории. Однако прогресс был колоссальным: представьте себе, что вы фермер или регулярно питаетесь фермерской едой! Слух о новом плуге разнесся быстро, и вскоре земледельцы стали собираться, чтобы изыскать другие способы сделать скудную землю плодороднее. Из этих неформальных собраний, как грибы после дождя, проросли многочисленные общества и клубы, посвященные агрономии.
Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 94
