Мой Демон — близ меня, — повсюду, ночью, днем, Неосязаемый, как воздух, недоступный, Он плавает вокруг, он входит в грудь огнем, Он жаждой мучает, извечной и преступной. Он, зная страсть мою к искусству, предстает Мне в виде женщины, как божество, прекрасной И, повод отыскав, вливает грубо в рот Мне зелье мерзкое, напиток Зла ужасный. И заманив меня, — так, чтоб не видел Бог, — Усталого, без сил, скучнейшей из дорог В безлюдье, в страшную пустыню Пресыщенья, Бросает мне в глаза сквозь морок, сквозь туман Одежды грязные и кровь открытых ран, — И мир, охваченный безумством Разрушенья.
Было время, когда Мопассан, этот фатоватый позер (Максу Нордау он напоминал «вышедшего на легкие воскресные приключения унтер-офицера») изощрялся в атеистической иронии по поводу диавола. Потом стало не до смеха. В его страшной судьбе инфернальное соавторство проявилось, может быть, в самой откровенной форме.
«Когда в 1889 году Мопассан работал над «Нашим сердцем», у него была галлюцинация, которую он описал в тот же вечер. Писатель сидит за рабочим столом. Дверь отворяется. Он оборачивается. Это входит он сам. Мопассан садится перед Мопассаном и берет его голову в руки. Ги с ужасом смотрит на того, другого. Не выпуская голову из своих рук, Двойник начинает диктовать. И Мопассан пишет. Когда он поднимает глаза, Двойника уже нет».
«Вот уже третий раз он прерывает мою работу. Сначала лицо его было расплывчатым и безразличным, как отражение портрета в зеркале. В тот раз он не заговорил со мной… Во второй раз этот призрак, похожий на меня более чем брат, показался мне реальнее. Он действительно расхаживал по моему кабинету; я слышал его шаги. Затем он опустился в кресло. Движения его были непринужденны и естественны, словно бы он находился у себя дома: после его ухода я обнаружил, что он перекладывал мои книги с места на место…
И только в третье его посещение я уловил, наконец, о чем думает мой «двойник». Его раздражает мое присутствие, он недоволен тем, что я существую. Он ненавидит и презирает меня — и знаешь почему? Да потому, что он считает, что только он один подлинный автор моих книг! И он обвиняет меня в том, что я его обкрадываю»… Тогда не было еще Юнга: он бы посоветовал «примириться» со своим темным двойником.
А вот еще мелькнула тень… Эрнст Теодор Амадей Гофман, писатель-романтик — то ли он сам, то ли кто-то на него похожий. «Через всю его жизнь — и одновременно через творчество — красной чертой проходит резко выраженная раздвоенность, расщепленность его личности, мыслей, эмоций, поведения. Гофман ведет двойной образ жизни, всегда любит одновременно двух женщин; охотно выставляет себя на обозрение, чтобы потом наглухо замкнуться в себе; он добродушен и язвителен, любвеобилен и равнодушен, элегантен и небрежно одет, пылок и холоден; он и бюргер, и представитель богемы, фантазер и рационалист.
Ощущая в себе это раздвоение личности и понимая, что это грозит безумием, Гофман изобретает — впервые в истории литературы! — особый литературный прием: он создает своего двойника. В ряде его рассказов у литературного героя появляется двойник в качестве его антипода. Особенно изощренно и виртуозно этот прием разработан в романе «Эликсир сатаны»… литературный герой и его двойник непрестанно меняются местами, один заменяет другого, они переплетаются и т. п.
Создавая феномен двойника, Гофман как бы избавляется от своего раздвоения и облегчает свое психическое состояние. Стоит упомянуть о том, что в своих дневниках он прямо пишет о «двойнике» и о том, что он страдает раздвоением души… С легкой руки Гофмана идея «двойника» зашагала по страницам мировой литературы. Эдгар По — «Вильям Вильсон», Достоевский — «Двойник», Стивенсон «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» и др.»[10]. В какой-то мере это касается и Алисы (в стране чудес). Помните? Едва выпила из склянки, и тут же стала видеть себя со стороны.
По поводу Эдгара По психиатрии также остается только недоумевать или строить беспомощные догадки: «Интересно, что наряду с рассказами, густо пропитанными психопатологией (а таких у Эдгара По большинство), есть у него и ряд рассказов, поражающих не только литературным мастерством, но и железной логикой и ясностью мысли. Сюда относятся, в частности, детективные рассказы… Здесь невозможно сказать: то ли вторая категория рассказов была создана в периоды просветления в психиатрическом состоянии писателя, то ли раздвоение личности По — при его феноменальном интеллекте — позволяло ему творить в двух ипостасях»[10].