о первых книжках сказок и романах «О. Т.» и «Всего лишь скрипач»
В самом начале нового, 1835 года в первый его день Андерсен сообщил своей приятельнице Хенриетте Ханк: «Я начал „Детские сказки“, и вы увидите, я покорю ими будущие поколения». Писатель назвал свой сборник «Сказки, рассказанные детям. Выпуск 1», показав тем самым, что за ним последуют и другие. В книжку вошли: «Огниво», «Маленький Клаус и большой Клаус», «Принцесса на горошине» и «Цветы маленькой Иды». 10 февраля писатель сообщал о них Ингеману: «…кажется, они удались. Я выбрал несколько сказок, которые любил в детстве, они мало кому известны, и я изложил их так, как рассказал бы ребенку». В марте того же года Андерсен передал Хенриетте Вульф высказанную ему похвалу Эрстеда: «…если „Импровизатор“ меня прославил, то сказки наделят бессмертием, они — самое совершенное из всего, что я написал, хотя лично я так не считаю».
Последнее важно. Окрыленный успехом «Импровизатора», Андерсен продолжал осваивать пространство романа. Конечно, ему льстили положительные отзывы о сказках со стороны друзей, однако сам их жанр он считал слишком незначительным и совсем не представлял себе, что своей будущей славой будет обязан именно им. Даже в 1838 году в письме от 23 февраля, делясь со своим приятелем, сыном госпожи Лэссё Фредериком своими творческими планами и написав к этому времени несколько сказок, ставших потом всемирно известными, Андерсен писал:
«Вы очень хорошо меня поняли, признаваться в этом немного досадно, но все же скажу: в том, что касается моего тщеславия, столь вредно влияющего на дружбу, утверждаю: я все-таки лучше моей репутации. Вы как-то говорили: „Вам бы лучше написать еще один роман или же подарить нам книгу, которая вмещала бы в себя содержание всех трех предыдущих“, — повторив тем самым мои собственные мысли. И в самом деле, обладай я хоть некоторым состоянием, вы бы увидели достойный его результат. А без него я вынужден хвататься за любую ветку хлебного дерева, выпуская из рук ветку лаврового. Никто лучше меня не знает, насколько я из-за этого отстаю; никто, кроме меня, не обладает такой мучительной убежденностью в том, что через 50 лет мир, нет, не мир, а вся наша маленькая страна скажет: „Андерсен был действительно неплохим писателем для своего времени, но, Боже мой, взгляните, что он пишет сейчас!“ Подобные мысли не скрашивают чувства одиночества. Но уверяю Вас, мой идеал поэта, отвечающего духу эпохи, не уступает, а может быть, даже превосходит Ваш. Хотя в настоящую минуту у меня нет ни настроения, ни желания браться за что-то стоящее! Я, конечно, мог бы написать нечто вроде „Дины“[150], но понимаю, что из этого ничего, кроме подражания Виктору Гюго, не получится. Сейчас я работаю над одной сказкой[151], но уже порядком устал от жонглирования золотыми яблочками фантазии. Поэзия все равно живет во мне, а отдыхать под паром я, подобно почве, не могу; вот и пробиваются через нее травинки — пища для четвероногих и тупых критиков (курсив мой. — Б. Е.)».
В адресованные Ханк слова о «покорении будущих поколений» Андерсен, по-видимому, не вкладывал особого смысла, они звучали чуть иронично, хотя интуиция и в этом случае не изменила ему. В «Моей жизни как сказке без вымысла», написанной специально для первых двух томов (1847) немецкого собрания сочинений, писатель уделил сказкам всего полторы страницы и о первом их выпуске только обмолвился.
Подробнее писатель рассказал о нем в итоговой автобиографии (1855), когда ему почти окончательно становится ясно значение сказки для всего его творчества:
«Спустя несколько месяцев после выхода в свет „Импровизатора“ я издал первую книжку сказок. Не стоит, однако, полагать, что они сразу же получили успех. Люди, говорившие, что желают мне добра, сожалели, что я, подав такие надежды своим романом, „опять впал в ребячество“. „Литературный ежемесячник“ так никогда и не удосужился хотя бы упомянуть о моих сказках, а „Даннора“, весьма распространенный литературно-критический журнал, советовал мне „не тратить времени на их сочинительство“. Меня упрекали в отступлении от обычных форм этого жанра и рекомендовали, прежде чем писать, изучить известные образцы. Хотя, разумеется, я не удосужился этого сделать, прибавлял критик. В результате я перестал работать над сказками и через некоторое время, в продолжение которого у меня не раз опускались руки, окончил роман „О. Т.“».
Добавим, что, развивая свой успех в других жанрах, Андерсен поступил мудро. Он «перестал работать над сказками» лишь временно, писал их понемногу, следуя естественным порывам таланта, и печатал небольшими выпусками или отдельными произведениями в журналах и альманахах год за годом. Сказки, можно сказать, у него «вызревали». Одну из них, созданную за пять лет до кончины, в 1870 году, он наделил необычным названием «Свое счастье можно найти хоть в обломке дерева». В ней рассказывается о неожиданно разбогатевшем токаре, нашедшем свою золотую жилу в изготовлении деревянных застежек для зонтиков, чем он занялся совершенно случайно. Застежки нашли хороший сбыт в США, а сказки Андерсена — своего читателя и прекрасно продавались в странах Европы, включая Данию, чего писатель совсем не ждал. «Иногда слышишь: „Возьми в зубы белую палочку и станешь невидимкой“. Но палочка должна быть не любая, а та, которую Господь при рождении дает нам на счастье. И меня он одарил такой, отчего я, точно как тот токарь, могу добывать настоящее золото, блестящее, самой высокой пробы, то золото, что звенит в детских голосах и блестит в глазенках детей, равно как их отцов и матерей».
Но вернемся к самому серьезному, по мнению писателя, его занятию на начало 1830-х годов.
Сокращение «О. Т.» в последовавшем за «Импровизатором» романе — это инициалы имени его героя Отто Тострупа и одновременно начальные буквы словосочетания «Оденсейская тюрьма», вытатуированные на плече шестилетнего мальчика его злым гением, беспутным и преступным бродягой Генрихом-немцем, время от времени появляющимся на его жизненном пути. Читатель встречается с Отто в момент начала его занятий в Копенгагенском университете. Перед юношей, казалось бы, открывается блестящее будущее, но настоящее омрачено — оно, как считает герой, находится под угрозой, исходящей из прошлого — его детства, о котором у него сохранились лишь смутные воспоминания. Отто помнит немногое: только то, что воспитывался покойной матерью вместе с сестрой в неком казенном учреждении, весьма похожем на фабрику. Вместе с тем прошлое напоминает ему о себе не только татуировкой, которую юноша по возможности скрывает от всех, но и неожиданными появлениями Генриха-немца, вымогающего у него деньги. Вскоре в имении знакомого помещика, где Отто отдыхает в компании образованной молодежи, происходит знакомство с девушкой по имени Сидсель, которую ловят на воровстве. Отто подозревает в ней свою пропавшую сестру, к чему подводят его многозначительные намеки Генриха-немца, и стремится, насколько может, отвести от нее судебное преследование. Юноша страдает от угрызений совести, еще более обостряющихся, когда Генрих-немец объявляет Сидсель своей невестой. Впрочем, роман заканчивается для него благополучно: Генрих-немец и Сидсель, девушка с врожденными порочными наклонностями, которая является дочерью этого беспутного шантажиста, гибнут в море во время шторма. Выясняются и факты прошлого Отто: его мать попала в тюрьму из-за своей самоотверженности, взяв на себя вину за преступление, которое вменялось его отцу.
