И все-таки европейских военных специалистов охотно брали на московскую службу — поневоле! С первой половины XVII столетия армия России располагала крупными отрядами наемных немцев, шотландцев, французов и т. п. Они сражались за московских государей с переменным успехом. С ними в Россию пришла тактическая литература — разного рода пособия по воинскому искусству. Они использовались русским командованием, а одна книга — перевод трактата Вальгаузена «Учение и хитрость ратного строя пехотных полков» — при Алексее Михайловиче была даже опубликована на Московском печатном дворе. Не надо думать, что русское военное искусство развивалось в полной изоляции от европейского. Но обучаясь новым формам тактической борьбы, следовало еще и привыкнуть к новым формам организации войска. А с этим не торопились: само устройство русского военно-служилого класса противоречило организационным нововведениям.
Постепенно вызрела идея модернизировать армию.
А это значило, во-первых, создать части, вооруженные и обученные по западноевропейским образцам, но состоящие из русских бойцов. И ко второй половине XVII века они уже выросли в серьезную силу, получив наименование «полков нового строя». С течением времени туда все чаще назначали русских командиров взамен европейских наемных инструкторов. При Федоре Алексеевиче, например под Чигирином, они показали себя неплохо. Но как «считать» тамошних начальников по «местническим случаям» — не очень понятно. Вся «линейка» новых чинов для среднего и старшего командного состава никак не соотносилась с чинами старыми. Это приводило порой к путанице и административным проволочкам.
И во-вторых, модернизировать армию значило превратить слабоорганизованные массы дворянской конницы в дисциплинированную боевую силу, действующую на постоянной основе. Как минимум требовалось назначить постоянных офицеров. А не как раньше: новый поход — новые головы и новые сотники. Но как их поставишь, когда такой подбор противоречит кадровой политике, опирающейся на стихию местничества? Местничество-то основано на подборе и притирке человека к человеку, ситуативно.
По словам классика русской исторической мысли С.М. Соловьева, «…давно уже неудачные войны заставили признать несостоятельность русского войска и думать о преобразованиях: выписали иностранных офицеров и начали составлять русские полки с новым строем, с новыми названиями; но сейчас же должны были почувствовать, что новая заплата на ветхом рубище мало помогает. Какого, в самом деле, успеха можно было ожидать на войне при таких условиях: назначат главного воеводу, наиболее способного; к нему товарищей, также способных, и сейчас же пойдут челобитья, что товарищам нельзя быть вместе с воеводою: надобно или отставить главного воеводу и на его место назначить неспособного, но старого боярина, отецкого сына, с которым вместе быть можно, или отставить товарищей, опять людей способных заменить неспособными, но такими, которым можно быть с главным воеводою»[150].
Таким образом, осталось до крайности мало причин сохранять родовые права служилой аристократии, без конца воспроизводить систему отношений, сложившуюся внутри ее полтора века назад.
* * *
Михаил Федорович и Алексей Михайлович уже деятельно ограничивали местничество. Документы свидетельствуют об их упорном стремлении сузить сферу действия местнических обычаев.
При обоих государях последовательно сокращалась сфера местнических тяжб, связанных с дипломатической службой, особенно при отправке посольств. Суживали ее последовательно тремя указами: от 1621, 1655 и 1667 годов.
В 1620-х правительство сделало попытку объявить «безместие» при торжественном объявлении о пожаловании кому-либо «честного» чина великим государем. Тот, кто «сказывал» пожалование, то есть зачитывал соответствующую грамоту, ранее становился в положение «меньшего» по местническому «случаю». Теперь, с точки зрения правительства, это было не так. Но служилые аристократы без энтузиазма встречали все попытки правительства закрепить эту норму официально. На деле она частенько не выполнялась.
Московские государи нередко выезжали из столицы — по военным делам, а больше на богомолье. За пределами Москвы они могли оставаться неделями и даже месяцами. На это время их заменяли боярские «комиссии», занимавшиеся текущими делами. Между участниками подобных «комиссий» порой возникал серьезный местнический конфликт. Михаил Федорович ввел железное правило: среди тех, кто оставлен замещать государя, есть только одно «место» — старшинство первого из бояр «комиссии»; прочим «меж себя быть без мест».
При Алексее Михайловиче (1648) дворяне, назначаемые на полицейско-пожарную должность «объезжих голов», получили указ: между собой — «без мест». По русской столице тогда прокатывался один шквал посадских волнений за другим — не до местнических тяжб! Но среди объезжих голов оказались люди древних родов (например, В. П. Отяев). Они потребовали официально сделать особую запись о «безместии» в документации Разрядного приказа. Правительство, прежде наказав зачинщиков, затем пошло им навстречу.
Примерно тогда же разыгралась упорная борьба между правительством и провинциальными служилыми корпорациями дворян из-за указа о «знаменщиках». Москва пыталась поставить в каждую дворянскую сотню знаменосца (как водилось у поляков) на постоянную службу, да еще и приравнять его по значимости к сотенному голове. Неопределенность местнического положения нового должностного лица вызвала ряд протестов. Знаменщикам обещали особые местнические привилегии, а также изрядные бонусы материального характера. В итоге правительство отступило: статус знаменщиков упал[151].
В 1649 году Алексей Михайлович ввел в действие монументальный свод общероссийских законов — Соборное уложение. Там нашлось место для новых ограничений местничества. Приказы — государственные ведомства, по терминологии XVI—XVII столетий, — считались разными по «чести». Иначе говоря, назначение «судьей» (главой) в один из них являлось более высоким, а в другой — более низким. И если родовитый аристократ считал, что руководить приказом, равным по рангу тому, который возглавляет он сам, поставлен не столь знатный человек, он, разумеется, немедленно «бил челом в отечестве». И уж тем более он начинал тяжбу, когда видел, что более «честный» приказ достался персоне, стоящей ниже его в местнической иерархии. Пока «наверху» ему готовили ответ, местник воздерживался от работы. А значит, целое ведомство прекращало функционировать или, во всяком случае, притормаживало свою деятельность. Отныне закон этой задержке препятствовал. «А будет который судья не учнет ездить в приказ своим упрямством, — возвещало Соборное уложение, — не хотя в том приказе быть, кроме отеческих дел[152], и не для болезни и не для иного какого нужного недосугу[153], и не будет его в приказе многие дни, и тому судье за его вину учинить наказанье»[154]. Это не значит, что местник напрасно подавал челобитье — его рассудят в свой срок. Но он более не мог, под страхом наказания, отлынивать от служебной деятельности, ссылаясь на незаконченную тяжбу.
