Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 97
Думая о Веронике и о дядьке из сегодняшнего автобуса, вспоминая, каким Павел был раньше, она приободрилась и понадеялась, что у него хватит сил остановиться и быть таким, каким был прежде.
По крайней мере, она поняла, что быть стервой – это не для нее. Она попробовала, и ей это не подошло.
Немного погодя и отдышавшись, девушка вернулась в комнату.
– То, что ты хочешь сделать, жестоко и не сделает тебя героем. Но, может быть, такова твоя природа. Может быть, моя доброта сыграет со мной злую шутку, но все-таки я тебя люблю. И знаю, что другого тебя у меня не будет.
– Но за что же тогда тебе меня любить? – развел руками Павел. Поднятые вверх брови выражали недоумение, глаза – радость, что все не так уж и плохо, а печальная ухмылка на губах – грусть от того, что вдруг стал противен сам себе.
– Потому что тебе было на меня не все равно с самого начала. Это только потом до меня дошло, когда ты начал рассказывать, что на работе приходилось проводить опросы инвалидов города…
– …и слушать, как безрукие мужики злятся, что годами приходится проходить освидетельствование – вдруг рука отрастет, а бабушки плачут о том, что за справку об инвалидности просят взятку. Я понял, не напоминай больше… – Павел говорил, не собираясь лукавить. Все эти телефонные разговорчики пулей пронеслись в его памяти.
Внезапно, вспомнив множество диалогов с инвалидами Петербурга, он почувствовал, будто его шарахнуло током – с такой силой, с какой бьет электричество неосторожного мальчишку, потянувшегося в трансформаторную будку за попавшим туда футбольным мячиком.
Тем временем Кристина продолжала:
– За твою непринужденность в общении, за то, что ты учил меня уважению к себе, и все такое прочее. Просто люблю и все. Сложно мне говорить на эти темы.
– Да, и мне обычно тоже.
– Кстати, вот еще, я заметила, что мы все-таки очень похожи. Тебе было больно, когда ты расстался, и мне тоже, когда меня бросили. И оба мы примерно в одинаковом положении, на периферии…
– Если не сказать, на дне общества.
– Пусть так, но я и сейчас стремлюсь к свету. Во многом благодаря тебе.
– Но когда все закончится… Я боюсь, ты поймешь, что всего, что ты перечислила, – этого мало, чтобы быть со мной, и скажешь «гудбай». Я слишком плохой для тебя. Кто еще пустится во все тяжкие во имя любви?
– Знаю. Но и в этом мы похожи.
– Да?! – Брови Павла в очередной раз устремились вверх.
– Я сегодня бросила работу и поняла, что, возможно, ничем не лучше тебя. Или даже не так. Мне казалось, мое смирение – это мое все, а в итоге, когда я постояла за себя, мне это… понимаешь…
– Даже понравилось, так?
– Ага.
– Здорово.
– Но осадок-то остался… Понимаешь, мне не подходит быть такой, как ты. Вот и получается, что тебя бесит, что я хорошая, а меня – что ты плохой. Представь, каково может быть тебе?
– Не парься. От меня не убудет.
– Как так? – удивлялась девушка. – Мы говорим об убийстве, а ты так спокоен и не видишь в нем ничего плохого. Неужели ты настолько черств?
– Малыш, я не говорю, что поступлю хорошо, если проверну задуманное, но я знаю, что поступлю правильно. Представь, что это как на войне.
– Ой, хватит! Тоже мне, герой-партизан.
– Сказала мать Тереза. Давай прекратим спорить… Пойми, ты способна прощать всех и вся, а я не могу даже и подумать о том, чтобы такие, как она, были безнаказанными. Если так подумать, то после того, что я перетаскивал Вику с толчка в ванну, я уже – одной ногой в тюрьме, а другой в сумасшедшем доме. Если так, то я попробую напоследок заявить о себе.
– Ты уже всем все доказал. Зачем тебе быть жестоким? Неужели я не делаю тебя добрее?
– Делаешь. Но… я не знаю, что тебе еще сказать.
Павел и правда не знал. Но она почувствовала, что он засомневался – а стоит ли игра свеч, – стоит ли их счастье убийства какой-то современной процентщицы?
– Побудь со мной, – попросила Кристина.
– Ты же знаешь, мне пора, – вновь заколебался Павел.
– Я тебе неприятна?
– Что ты, напротив. Просто мне тоже нужно проветриться. Слетаю за сигаретами и обратно.
– Только будь осторожен. И еще, Паш, мы же съедем отсюда?
– Конечно, съедем. Я скоро буду, не грусти. – Он поцеловал девушку и вышел вон.
Корочка льда, которой покрылись их сердца, казалось, треснула. Кристина чувствовала прежнюю теплоту от молодого человека.
3
Выходя из дома, Павел думал о том, что заставляет человека причинять боль другому. Он знал, что существуют люди, находящие в боли удовольствие, – от мазохистов, которые растворяются в наказаниях того, кто ими владеет, до истязающих себя сектантов. От хамства друг другу в вагонах метро и на улицах города до голодовок и войны – что сближает человека с животным? Что радовалось в Павле тогда, когда он мучил Кристину своими насмешками? И куда это неведомое делось, стоило им только подружиться друг с другом?
Другими словами, если и есть баланс между эгоизмом и альтруизмом, злостью и добротой, то что его нарушает, что заставляет накрениться чашу незримых, но порой ощутимых внутренних весов в пользу желания причинить другому боль? Вместо того, чтобы способствовать заживлению очередной раны…
Ответ Павел находил в том, что, придя в этот дом, он не чувствовал ничего, кроме злости, обиды, одиночества и боли. Да, ему было больно. Настолько, что горечь, оставшаяся после отношений, закончившихся между ним и его бывшей девушкой, не позволила ему в те дни почувствовать сладость новой жизни. О, ему было так больно, грустно и плохо, что казалось, будто бы Павел страдал как Иисус. Где же этой безногой соседке понять его чувства? Ему больно, что ж, пускай и ей будет так же.
Вот почему молодой человек обижал Кристину – девушку, которую потом так сильно, хрупко и неожиданно полюбил. Глупец. Он считал, что циничная злоба страдальца, которую он надел на себя, словно подходящий костюм, дает ему право быть выше остальных. В особенности таких, как Кристина. В своих муках он сам не заметил, как переборщил и, заигравшись, извратил свое «Я». Как он мог! И вообще, любит ли он ее на самом деле? Или обманывает ее, а заодно и себя?
Но в чем же смысл боли? Павел вспомнил, как ребенком, бегая по улице, он грохался, запнувшись обо что-то ногами, плакал, поднимался и шел дальше; вспоминались ему и те дни, когда он дрался во дворе и, даже если проигрывал бой, чувствовал, что стал сильнее; его память восстанавливала несколько расплывчатые картины его первой школьной любви…
Позже, когда ему отказала возлюбленная, он искал оправдания вроде: «Я же еще маленький» или даже: «Она мне и не нравилась», но в ту минуту, когда она бросила ему в лицо рисунок, который сама же и попросила нарисовать – сердце, пронзенное стрелой какого-то там Амура, – ему было очень больно. Разорванное на части художество, которое он принялся рисовать с готовностью наивного четвероклассника, превратилось стараниями этой мелкой пафосной твари в комок. Комок, стукнувший мальчика легонько по лбу и отскочивший на пол.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 97
