Книга Дочь Бога - Владимир Пожарский

Майкл чокнулся с друзьями кружкой с кофе. Все выпили. Влад, похоже, не торопился подниматься из-за стола, Наташа слегка его потеребила:

– Поедем, уже поздно…

– Сейчас, моя хорошая, – Рощин поцеловал девушку в нежную щёчку и повернулся к графу: – Агент, случаем, не узнает, что мы с тобой здесь встречались? Еще растрезвонит… Не разрушится легенда?

– Ни в коем случае! Четвёртый стул я успел убрать в сторонку от стола. И тарелку с приборами. Так что – пировали вы втроём.

– Как ты только всё это сообразить сумел за секунду?! – Влад, наконец, отодвинул тарелку и встал. Особо голодать русскому художнику ещё не приходилось, но оставлять, фактически на выброс, столько вкусной еды?! Следом поднялся и Майкл:

– Я же тут постоянно на нелегальном положении – готов к любым неожиданностям. Провожу вас, но только до коридора.

Умненькие куколки наших художников обнялись, расцеловались и, буквально, на пороге принялись горячо обсуждать завтрашнюю поездку по модным магазинам. Прощаясь и с чувством пожимая Дорсету руку, Рощин, кивнув в сторону девушек, усмехнулся:

– Этот парень из секретной службы, верно, посчитал меня каким-то неутомимым сластолюбцем…

– Он посчитал тебя счастливчиком! – убедительно поправил граф своего друга. – Любить сразу двух таких прекрасных дам – великое счастье. Любой позавидует такому везунчику!

Наташа и Глория засмеялись, а скромный Влад пробормотал:

– Но всё же…, как-то…

– Кстати, ты, не опровергай подобные слухи, если пресса будет вопросы задавать, – протрезвевший Майкл не стал дослушивать конец этой помятой фразы, перебив Рощина. – Это лишний повод тиснуть про тебя позитивную для восприятия народом статью. По нынешним временам, человек искусства с нормальной человеческой ориентацией – это такая редкость. Приятное исключение. А у тебя, судя по всему этому, – тут Дорсет плавно указал на, хоть и немного уставших, но и сейчас, восхитительных девушек, – ещё и превосходный вкус.

«Интересно, как бы отреагировал наш граф, если бы узнал, что ты на самом деле любишь сразу двух прекрасных дам? И они обе – любят тебя! А? Мой неутомимый сластолюбец», – неслышно для всех остальных, кроме Влада, шепнула Светла.

* * *

Вернувшись в отель, Влад потрогал табличку «Не беспокоить», висящую на дверной ручке, и оставил её на ночь. Художник проверил ценный портфель в сейфе-шкафчике, который ему доставили в номер уже после первых статей в британской прессе, бросил куртку на стул и откинулся на постели, глядя в потолок. Наташа, по обыкновению, не побежала в душ, а примостившись рядом, взяла его руку в свои ладони.

– Много волнений и новых впечатлений, – тихо произнесла она.

– Даже слишком много, – откликнулся Рощин. – И все – замечательные. Разве так бывает в жизни?! Я словно в невесомости – не могу сам выбрать, куда лететь или идти. Парю в облаках, вернее, сам как облако – куда ветер дунет, туда и устремляюсь. Хотя, повторяю, всё здорово. Но меня не покидает ощущение, что скоро грохнусь на землю. Не верится во все эти чудеса. Эти миллионы фунтов, рыцарство, слава… да еще поместье, практически одновременно. Словно это и не я вовсе.

– К хорошему быстро привыкнешь, – рассудительно заметила бывшая учительница, в которую уже после первого урока влюблялась поголовно вся мужская половина класса. – Отвыкать тяжело. Но мне кажется, что ты сейчас получаешь всё то, что прежде недополучил. Справедливость, наконец, торжествует. У тебя замечательный друг, такой же, как и ты сам. Вот, действительно, уникальный случай. Обычно, кто-то из двоих, как бы ни дружили, хоть с пелёнок, всё равно пытается хитрить и ловчить. А на вас я смотрю и радуюсь: вы оба друг к другу относитесь с открытой, чистой душой. Хочешь, принесу чего-нибудь попить? Или выпить?

– Наверно… – задумчиво произнёс Влад. – Нет-нет, не вставай, посиди ещё вот так. Чуть позже сам возьму и тебе тоже подам. Там в мини-баре, кроме спиртного и соков, лежит еще сыр – дольками, копчёные колбаски из оленины и печенье. Хорошо, когда есть – откуда взять… Знаешь, как-то целых три дня я питался одной-единственной банкой шпрот и батоном хлеба. Был еще кипяток и высушенный на батарее, уже однажды заваренный пакетик чая. Сахара – ни кусочка. К этим валтасаровым пирам у Майкла, наверно, никогда не привыкну.

– Родной мой, я заметила, что тебе было не по себе…, и никак не мог оторваться от стола… Почему ты голодал? А как же друзья, родители, в конце концов?!

– Что ж я за куском хлеба отправлюсь из Петербурга на родину в Нижний Новгород? Да и потом: мама – пенсионерка, а отца я вообще не видел лет пятнадцать. Кстати, когда нет денег на еду, то, откуда, они возьмутся на билет?

– Сколько тебе лет тогда было?

– Двадцать, – Влад всё же встал и полез в холодильник за крошечной бутылочкой с каким-то ликёром для Наташи, и таким же лилипутским виски для себя. – Почти сразу после армии я уехал из дома в Питер. Поработал в Нижнем только пару месяцев страховым агентом, чтобы как-то перебиться первое время. Мечтал поступить в академию художеств и стать великим живописцем. Уже в академии мне живо прояснили, что без подготовительных курсов по рисунку – нечего и пытаться сдать экзамены. Курсы платные. Пришлось отдать почти всё, что мне заплатили страховщики за ударный труд. Для меня – огромная сумма. Спасибо, что меня бесплатно поселили в общежитие, как абитуриента после армии. До экзаменов дотянул немного похудевший, но с боевым настроем. Поступил. По результатам – второй из всего потока – мне даже дали стипендию и оставили жить в той же комнатке. Одного. Занятия начинались через неделю, а у меня из продуктов осталась пачка гречневой каши, банка майонеза, несколько пакетиков чая – пока еще новых – и та самая банка шпрот. Как выглядят живые деньги, я к тому времени уже забыл. Первые три дня я шиковал: варил на общей кухне кашу в ковшике, заправлял её майонезом, а потом запивал всё чаем. Постоянно поглядывал на шпроты – мой неприкосновенный запас – но терпел. Зато расточительно выкидывал использованные пакетики, всего лишь – после третьей заварки чая! И вот, просыпаюсь я в пятницу, смотрю на поцарапанный пластиковый стол, а там только банка шпрот и кружка с ниточкой от чайного пакетика, намотанной на ручку. А еще надо как-то прожить до понедельника.

– А почему ты так рассчитывал на первый день занятий?

– Мне сказали, что можно написать заявление в деканате, чтобы «в связи с тяжёлым материальным положением» стипендию выдали вперед. Там, конечно, гроши, но…

– Понятно-понятно, пожалуйста, рассказывай дальше.

– Походил по комнате, покрутил плечами, а потом аккуратно достал слипшийся пакетик и положил его досохнуть окончательно на батарею. Она, конечно, не топилась – август на дворе, но подоконника в комнате не было. А так создавалось ощущение сушки, некоего процесса. Потом я взял нож и шпроты в руки, и снова положил на стол. При моём тогдашнем аппетите от этих копчёных килек за одну минуту остались бы только воспоминания. И все равно никакой сытости. Попил я холодного кипяточку и отправился на воздух. Не поверишь, но мои глаза автоматически устремились не на дома или людей, а на асфальт. Они высматривали потерянную мелочь. За полчаса зрение обогатило меня на два рубля наличными, которые можно обменять в магазине лишь на коробок спичек. Мозг мой лихорадочно вспоминал, где я видел фонтан, куда бросают монетки на счастье? И как-то само собой ноги вывели меня на Фонтанку. Там бронзовая фигурка – Чижик-Пыжик на гранитной жёрдочке у самой воды. Но до неё метра два, не дотянешься. Да и монетки, которых на моих глазах отлетело от птички в серую воду общей суммой на обед и ужин, всё рано падают в Фонтанку. Бульк! Бульк! Так же и в животе у меня. Бульк! Мне казалось, что прохожие и зеваки, топчущиеся у Чижика, слышат только мои бульки. Неудобно. Пришлось уйти несолоно хлебавши. Ты, думаешь, я не пробовал заработать своей профессией? Ещё в перерывах между занятиями на курсах по рисунку пробовал. Пошёл на Невский проспект, опёрся на перила Аничкова моста, прямо под мордой коня – если образно. На одной стороне альбомного листа написал фломастером – «портрет – профессионально и недорого». Еще даже не появился первый клиент, а уже какие-то грубые пареньки выросли из-под земли и заявили, что я должен заплатить за аренду места, то есть куска асфальта и перил моста. Причем деньги надо отдать вперед, а там – сколько заработаешь, дескать, всё твоё. А платить-то мне нечем. Скандалить в незнакомом городе бессмысленно. Всё же я рискнул и остался. Но немного позднее я заметил, что эти же парни подошли поболтать к патрульной полицейской машине, которая торчала у тротуара. Вскоре один из стражей в форме не спеша подошёл ко мне с вопросом: есть ли лицензия на частное предпринимательство? Забрать меня не забрали, но поневоле пришлось уйти с лобного места. Пытался тем же самым заняться у Зимнего дворца – закончилось аналогично. Перешел на другую сторону Невы, к Ростральным колоннам, но там только свадебные пешие кортежи. Туристы на телефоны друг друга щелкают. Никто не гонит, но и желающих запечатлеть себя на бумаге, также не нашлось, ни одного человека. Это я экспериментировал ещё относительно сытый и смелый, а у голодного человека и глаза другие, и уверенности нет. Исходит от него один негатив. Поэтому в ту недобрую пятницу и пробовать не стал, кого-то рисовать за деньги. Побрёл в сторону общежития, там, хоть и занять не у кого, но, по крайней мере, мог напиться воды вдоволь. По пути удвоил свой капитал – ещё два рубля нашёл. А зачем мне два коробка спичек?! На кухне их всегда несколько штук по разделочным столам валяется, только их есть нельзя. Подумывал, продать наручные часы. Но, во-первых, торговаться надо уметь, а, во-вторых, кому они нужны? Иду, звеню себе мелочью в кармане. От этого звука – всё-таки четыре монетки – и на душе стало веселее. Вот в таком добром расположении забредаю в магазин самообслуживания. Конечно, в продовольственный. Смотрю на сосиски из сои в упаковках по десять штук, на толстенькие сардельки из аналогичного сырья, и таким мне всё вкусным кажется, что прямо тут бы в сыром виде сожрал! Целлофан бы всё-таки снял – до такого края я ещё не дошёл. Кошачий корм тоже проигнорировал. Глазею, нюхаю – мечтаю, что в первую очередь куплю на стипендию. Прохожу в хлебный отдел: одной рукой бодрю себя звоном денежек в боковом наружном кармане куртки, а другой рукой беру батон и засовываю его в огромный внутренний карман. Кто-то мудро кроил эту джинсовую куртку, сделав глубокие, можно сказать, ниши вдоль всего пояса. Там пятерых котят можно спрятать. В общем, стащил я батон. Пока передвигал ноги к выходу, каких только отговорок не прокрутил в голове на случай задержания. Моих-то четырёх позвякивающих найдёнышей хватало только на десятую часть этой добычи. Честно скажу, особого страха не испытывал, но, когда уже на улице повернул за безопасный угол – весь покрылся испариной. Вытер лоб рукавом и… ветер до общежития меня сопровождал только попутный! Запершись в своей комнате, я не делил, а священнодействовал, когда разрезал этот прекрасный полновесный батон на три части. Выходило даже побольше, чем пайка в блокадном Ленинграде. И это – не считая шпрот! Погоди-погоди, Наташенька, ты что – плачешь?