Она говорила черноволосому мальчику, который жил в ней, не отпускал, держал за душу, крепче, чем за руку, превращался из части сердца в его клеточку, но не исчезал:
«Ты не мог умереть, потому что ты не родился. Ты не был моим сыном, ты вообще не был человеком. Ты был всего лишь красным кровяным сгустком, который вывалился из меня. Тебя выкинули в мусор вместе с другими такими же ненужными сгустками, биологическими отходами. Мне только жаль, что мы никогда не возьмемся за руки и не побежим вместе по полю, смеясь и сминая красные маки. Но я все равно буду любить тебя».
Один из однообразных дней был отмечен принесенным Папочкой известием: Понтий умерла. Она давно рассказывала всем о циррозе печени, но никто ей уже не верил, а потому и в больницу не пришел.
Норме сделали операцию, после которой ее парализовало. У Ии появилось хоть какое-то дело: она носила собаку на уколы, а та вырывалась при виде белых халатов, как ребенок, пугающийся врачей. По утрам Норма выползала в коридор, подтягивая заднюю часть тела, и провожала Папочку на работу, но вскоре и этого не уже могла.
В один из темных декабрьских предновогодних дней собака не проснулась. Тогда Ия собрала вещи и исчезла, оставив ключи от квартиры-расчески на потертой клетчатой скатерти кухонного стола. Когда она захлопывала дверь, в ванной раздалось бульканье, это «квакали лягушки», которых она привыкла не замечать за десять лет.
Вслед за Ией исчез и Дятел, тихо и незаметно, словно слетел с ветки. И только Папочка ходил по длинному темному коридору, боясь поднять голову к железному крюку возле входных дверей и прислушиваясь к шорохам в тишине опустевшего дома.
* * *
Лекарь из времени все же вышел, но лечил он долго и самым традиционным для медицины способом – ничегонеделаньем. После расставания с Папочкой Ия сняла квартиру – без лягушек и без тараканов, маленькую, похожую на зубец расчески.
Несколько лет ее мучил образ высокого черноволосого мужчины, пока однажды, совсем неожиданно, не избавилась от него раз и навсегда. Она шла по улице и привычно смотрела себе под ноги.
– Здравствуй! – сказал ей незнакомый прохожий.
Она вскинула глаза и не поняла, кто это.
– Здравствуйте, – на всякий случай, на ходу, поздоровалась с огромным обрюзглым мужиком старше ее.
Через два шага она встала как вкопанная и обернулась. Это был он! Тот, кого она ждала на девятом этаже больницы, кому мысленно утыкалась и плакала в неподставленное плечо в самый тяжелый год своей жизни, когда взгляд ее то и дело натыкался на железный крюк в прихожей возле входных дверей.
Она смотрела ему вслед и не верила себе, и все же понимала, что внутри ее НИЧЕГО НЕТ, только удивление от негаданной и такой долгожданной раньше встречи. Мужик как мужик, таких много кругом ходит, крупный только очень и прокормить, наверное, тяжело.
«Раскабанел», – подумала она, а потом засмеялась и легко пошла дальше, глядя под ноги, но уже по-другому – пританцовывая и любуясь затейливой пряжкой на новых розовых туфлях. Она чувствовала себя молодой и удивительно свободной.
Свободной чувствовала она себя и с Папочкой, когда оказалось, что расставания не случилось. Если умирает один близнец-ишиопаг, погибает и другой: общая кровеносная система разносит яд за считанные часы.
Они не имели общих вен и сосудов, но напитали друг друга ядом конца сосуществования, не перестав быть пазлами, повторяющими очертания друг друга. Только Папочка обрел в лексиконе Ии местоимение, приличествующее полу. Как занявший в темноте чужое место зритель, Папочка переместился на кресло «она» так же легко, как до этого был водружен на соседнее кресло «он».
Оставив попытки наладить близость, они стали по-настоящему близкими людьми.
– Печень у меня побаливает, я вот к врачу записалась, – пожаловалась она Ие. – Сходишь со мной? Вместе не так стыдно. Новая оздоровительная программа по методикам израильской медицины, я в газете прочитала. На семь часов номерок, ты после работы успеешь.
Через неделю они пришли в медицинский центр страховой компании «Транс-Газ» на Невском проспекте. Ожидая Папочку, Ия разглядывала картины на стенах, кормила монетами автомат с кофе, сосала леденцы из вазочки на ресепшене и думала о том, как преображает современную медицину короткое слово из трех букв – газ.
– Ну, что сказал доктор? – спросила Ия у Папочки, когда дверь кабинета наконец отворилась.
– Пить мне категорически нельзя, – пробурчала та.
– Этого правила вы должны придерживаться всю жизнь! – подхватил веселый голос из кабинета. – Ия, никакого спиртного печень вашей подруги точно больше не выдержит! Она и так долго терпела. Прекратите издеваться над печенью!
– Вы же уехали, – крикнула в раскрытые двери Ия. – Мне медсестры сказали! И вообще, Иннокентий, вы – хирург! При чем тут печень?
Иннокентий вышел из кабинета уже одетый: в пальто, с шейным платком. Высокий, худой, поправил очки, как тогда в ординаторской… Ия вспомнила, как он бежал за автобусом, перепрыгивая через лужи и неминуемо попадая в них, а потом рисовал так часто обижаемый людьми орган на запотевшем автобусном стекле. С тех пор он не так уж сильно изменился, хотя прошло лет шесть или семь, а то и больше.
– Я на защиту диссертации вернулся, а комплексные программы по гепатологии апробируют в клинике, где я работаю. Я и не думал, что о них стало известно в Петербурге. Вот, пригласили консультировать. Прямо бум! Печень – самый страдающий орган россиян. Вы у меня последние сегодня.
– А у нас соседа в Израиле убили, – зачем-то ляпнула Папочка.
– За что? – удивился Иннокентий.
Возникла заминка.
– За то, что болтал много, – выразительно глянула Ия на Папочку, но та уже сообразила сменить тему и сказала первое, что пришло в голову: – Давайте отметим встречу!
Ия ожидала, что Иннокентий откажется, но он неожиданно поддержал:
– Хорошая идея. Мне в МАПО завтра, но не рано, а приема и вовсе нет.
В кафе Папочка уверенным жестом раскрыла меню на перечне сорокаградусных алкогольных напитков, но тут же сникла под перекрестными взглядами Ии и Иннокентия, отдернула руку и потрясла ею, будто обожглась.
– Один бокал сухого красного, – сжалился Иннокентий.
– Как в институт благородных девиц попала, – ныла Папочка, цедя вино. – Я же старше вас, пожалели бы старую женщину. Горбатого могила исправит.
Иннокентий много шутил и рассказывал байки, напоминающие те, которыми разбавлял на утреннем обходе письменные наставления Ии на заре своей медицинской карьеры. Пил он тоже неожиданно много, и вполне мог сойти за «своего парня», если бы свои парни у них были.
Ия тоже пила и шутила о том, что Папочка могла бы устраивать мастер-классы «Как сделать харакири и не умереть», а еще подрабатывать в израильской клинике живым экспонатом. Под шумок Папочка заказала еще бокал красного сухого, а Иннокентий сделал вид, что не заметил.
