— Так, — серьезно произнес капитан.
— И я надеюсь, что дальше этого порога моя тайна не распространится.
Несмотря на браваду, девушка явно чувствовала себя неловко, и Лысенко отвернулся к плите, делая вид, что хочет сварить еще кофе.
— Я пришла в училище такой наивной дурочкой с большими глазами… и большими сиськами. Убойное сочетание, правда?
Не оборачиваясь, капитан кивнул. Но она на него не смотрела. Взгляд Алины был прикован к окну, за которым снова разошелся дождь. Капли стекали, образовывая замысловатые узоры… «Так же порой переплетаются и человеческие судьбы», — подумала девушка.
— Вот… сама не знаю, почему я решила рассказать это именно тебе… Ну, раз уже начала, слушай. На первом же занятии по вокалу на меня положил глаз один наш препод. Знаешь, тогда он казался мне таким сладеньким старичком, но на самом деле ему, наверное, было сорок — сорок пять… Когда тебе пятнадцать, все сорокалетние кажутся стариками. Это сейчас я научилась ценить в мужчинах возраст. Да. Сначала он мне все улыбался, так мило. Хвалил, поощрял. Потом начал меня поглаживать — то по плечику, то по ручке. Потом перешел на коленки. Я стала отодвигаться — еще не готова была… к контактам. Тогда он сменил методу. Бросил свои поглаживания и притворился озабоченным. Морщил лоб, вздыхал, просил то так спеть, то этак. Я была молодая и абсолютная идиотка. И еще я была уверена, что стану великой певицей. Это сейчас я говорю, что хотела пойти на эстраду, а мне не позволили. Об эстраде и речи не шло — я рвалась к мировой славе и мнила себя будущей оперной дивой. Что мне была какая-то эстрада! Я хотела петь в Ла Скала[30]и Метрополитен-опера[31]— вот какая я была дура!
Игорь поставил на стол уже сваренный кофе и тихо сел напротив девушки. Глядя на ее посерьезневшее, чуть вытянувшееся лицо, он молчал.
— Он сказал, что у меня ломается голос и может совсем пропасть. И что он очень, очень этим обеспокоен, потому как у меня огромные задатки. Он знал, на какое место нужно надавить… — Алина горько усмехнулась. — Я так расстроилась и испугалась, что даже своим не стала ничего говорить. Я боялась, что это убьет родителей, они ведь так мною гордились. Несколько дней я ходила потерянная. А потом он сказал, что можно все поправить, но мне нужны дополнительные занятия. И он будет заниматься со мной у себя дома, потому что в училище у него нет времени. И мы занимались. Только он был недоволен, крутил головой, вздыхал. Почему я не ушла от него к другому преподу или хотя бы не рассказала все предкам? Ну, я же говорила, как раз предкам-то я больше всего и боялась говорить! Они же носились со мной как с писаной торбой. А тут у меня пропадает голос! И знаешь, я действительно чувствовала, что пропадает, — так он мне это внушил. А потом, примерно через месяц, когда я совсем привыкла и к нему, и к его дому, он после занятий налил мне коньячку в кофе — чтобы, значит, я расслабилась, и аккуратно спросил: может быть, я еще девушка? Видимо, у него уже был опыт в таких делах, потому что я не шарахнулась и не убежала домой. Он разговаривал со мной серьезно, как со взрослой, и строил такие горькие гримасы по поводу того, как это прискорбно. А потом заявил, что мне просто необходим гормональный скачок и регулярная половая жизнь — для развития голоса. И у нас с ним была… регулярная половая жизнь… где-то с полгода. А потом, видимо, я ему надоела. Кстати, экзамен по вокалу я сдала на «отлично»…
Капли все бежали по стеклу, и уголки губ девушки были опущены вниз — под стать ее печальному рассказу и погоде. Игорь молча погладил ее по руке.
— Ну что, ты кофе сварил? — стряхивая грусть, жизнерадостно спросила Алина. — Чего это я, в самом деле, расклеилась? Я же тебе говорю, я прекрасно отношусь к сексу — если все честно, как у нас с тобой. Но я терпеть не могу, когда какая-нибудь дрянь пытается затащить меня в постель каким-нибудь извращенным способом.
Из дневника убийцы
В училище я поступала по классу вокала. Готовила романс и арию. Арию выбрала трудную, чтоб сразу, как говорится, покорить приемную комиссию. Решила петь Виолетту из «Травиаты» Верди. Да еще и арию первого акта! Это сейчас, будучи уже опытной певицей, я бы не рискнула так поступить, а когда тебе пятнадцать, то, разумеется, любое море по колено. Моя наивная бабушка, не искушенная в вопросах искусства, лила надо мной слезы умиления, когда я разливалась соловьем, готовясь к экзаменам. О, Виолетта, благородная шлюшка! Моя богатая фантазия, от которой я всю жизнь страдаю, на этот раз чуть не сыграла со мной злую шутку. Я долго выбирала, что петь на вступительных экзаменах — Виолетту или Аиду? Аида также будоражила мое воображение — черная рабыня, «нильской долины дивный цветок»… Однако в конце концов я выбрала Виолетту. Ее романтический образ привлек меня своим трагическим концом — и какая девочка не мечтает умереть от любви, к тому же оплакиваемая графом!
Итак, Виолетта. Да простит меня великий Верди, но петь арию Виолетты из первого акта без разогрева — это самоубийство. Эта ария, пожалуй, самая трудная из всей оперы — но каких глупостей не наделаешь в столь юном возрасте! Сейчас мне кажется, что некоторые композиторы, в том числе и обожаемый мною Верди, сочиняя свои бессмертные произведения, о певцах не думали вовсе. Так, «Катерина Измайлова» Шостаковича также написана в расчете на такой голос, какого в природе может и не существовать. Некоторые ноты даже выдающиеся певицы взять не в состоянии…
Однако я снова отвлеклась. Готовилась я основательно, и мне казалось, что пою я безупречно. Однако когда я пришла на консультацию и начала свою «Виолетту», то преподаватель скривился, как от зубной боли.
— Деточка, — сказал он мне, — зачем вы выбрали такую сложную арию? Вы же не допеваете. Голос у вас, разумеется, есть, но с такой подачей вы не поступите. Возьмите что-нибудь попроще, какой-нибудь романс…
Романс у меня, к счастью, был подготовлен, и я его спела. По лицу препода я ничего не поняла и ушла домой в полном смятении чувств. Через неделю должны были начаться вступительные экзамены, и менять что-то было уже поздно. Виолетту я готовила почти три месяца, никому в школе не говоря о своих планах, — разумеется, для того, чтобы никто не вздумал со мной соперничать. Какая я была идиотка! Возможно, если бы я рассказала о своих намерениях, мне действительно посоветовали бы спеть что-нибудь попроще. Но я готовилась ошеломить, поступить, так сказать, с триумфом, а тут… Да, я явно не допевала, но не знала об этом, потому что никто, кроме бабушки и измученных моими экзерсисами соседей, меня не слышал.
Выучить что-либо серьезное за неделю было крайне сложно. К счастью, я больше не стала выбирать прославленных арий, а остановила свой выбор на народной песне, всем известной и любимой, какую и раньше пела, и прекрасно приготовленном мною романсе, исполнять который я не боялась. Но если этого окажется мало, что ж, тогда буду петь Виолетту. Однако зерно сомнений в том, что мой голос никуда не годится, уже было посеяно. От провала на экзамене меня спасло только то, что за краткую предэкзаменационную неделю оно не успело прорасти.
