Великан собрался было сказать что-то еще, однако Бенейган властным жестом его прервал.
– Слабая надежда на победу всегда предпочтительнее уверенности в поражении, – заметил он. – Если Кастаньос покинет остров, мы перетащим на берег столько деревьев, сколько тебе потребуется, но главный вопрос остается открытым. Каким образом ты вынудишь мерзавца убраться с острова, если у него больше людей, чем у тебя?
– Мне надо подумать.
* * *
– Да уж, не хотел бы я в тот момент оказаться в твоей шкуре.
– Я и сам не хотел бы в ней оказаться в те ужасные дни, и единственное, что укрепляло мой дух, было то, что каждую ночь Гарса гладила меня по лбу, пока я не засыпал.
– Пожалуйста, не начинай! – запротестовал монсеньор Касорла, поднявшись и обхватив руками поясницу: ее начало ломить с непривычки после долгой прогулки верхом. – Согласен, эта безумная любовь помогла тебе пережить столь тяжелый момент, но сейчас речь идет о том, как ты ухитрился убедить Кастаньоса, который считал себя – и не без оснований – высшей властью на острове, так или иначе его покинуть.
– Первым делом я попросил Бенейгана сообщить Бруно Сёднигусто и Амансио Аресу, чтобы они присоединились ко мне на подходе к лагерю. Меня мучила совесть, что я привлекаю их к участию в предприятии, которое вполне могут расценить как государственную измену, но что поделаешь – передо мной стояла трудная задача, с которой мне было не справиться одному.
– Что такое два человека, когда у капитана были его сержанты и трое бандитов? Ты что, думал, что островитяне примут участие в столкновении?
– Они выказали готовность, но я воспротивился, сознавая, что в случае неудачи их всех до последнего предадут смерти или обратят в рабов… – Отставной генерал сделал паузу, поднялся с земли, вновь протянул изрядно похудевший бурдюк своему другу и, пока тот пил, добавил: – Как только Кастаньос понял, что дело с пурпуром не выгорело, он стал искать предлог, чтобы начать торговать людьми. Если ты возьмешь на себя труд запросить документы, то убедишься, что в те годы на рынке в Валенсии были проданы с торгов сотни канарцев, главным образом женщины и дети.
– Мне и без документов об этом известно. – Прелат вернул ему бурдюк и подошел к лошади, намереваясь сесть в седло, что не помешало ему добавить: – И мне также известно, что это, к несчастью, продолжается, хотя сейчас рабы завозятся главным образом из Вест-Индии.
– Но ты против этого никогда ничего не предпринимал.
– А ты пробовал уговорить торгаша отказаться от намерения разбогатеть, убеждая его в том, что дикарь в перьях наделен бессмертной душой и с ним нельзя обращаться как со скотом? Да!.. – признал он, уже сидя в седле. – Ты же всю жизнь боролся с ними, и поэтому тебе лучше, чем кому-либо другому, известно, что, как правило, это досадная потеря времени. К несчастью, человек еще тысячи лет назад пришел к печальному выводу: либо порабощаешь ты, либо порабощают тебя.
– Островитяне так не считали.
– Надо быть совсем уж дикарем, чтобы так думать, дорогой, – прозвучал циничный ответ. – Настолько диким, чтобы считать, что все мы приходим в мир нагими и ложимся в могилу нагими, какими бы роскошными ни были одеяния, с помощью которых пытаются скрыть то обстоятельство, что мы всего-навсего разложившаяся плоть. Приобщение к цивилизации начинается с того – ты должен зарубить это себе на носу, – что существует иерархическая лестница, и твое продвижение по ней, вверх или вниз, зависит от того, насколько ты удачлив или хитер… – Он махнул рукой в сторону второй лошади: – Давай садись, а то у меня уже урчит в животе… Вспомни, Файна обещала нам на обед цыпленка в миндальном соусе.
– Желудок в конце концов тебя погубит.
– Лучше уж пусть убьет желудок, чем совесть… – Прелат подождал, пока спутник устроится в седле, и, как только они медленным шагом пустились в обратный путь, спросил: – Ты действительно думал, что сумеешь построить судно, которое не потонуло бы в открытом море?
– Вовсе нет!
– А что же тогда?
– Видишь ли, мы оказались в положении потерпевших кораблекрушение, выброшенных на скалистый вулканический берег, поэтому выбирать не приходилось. Остаться – значило погибнуть, следовательно, надо было искать способ оттуда выбраться. Кроме того, я надеялся, что кто-нибудь из наших владеет плотницким искусством.
– Ты рисковал многими жизнями.
– Рискуя пропащими жизнями, рискуешь только выиграть.
– Это верно… – с легкой улыбкой согласился собеседник. – Однако давай по порядку: первое препятствие, несомненно, представлял собой Кастаньос. Повторяю… как тебе удалось его убедить?
– Я появился в лагере в тот момент, когда зной сморил несчастных, отчаявшихся людей, убежденных в том, что они умрут, с четырьмя островитянами; они тащили бурдюки с водой и были готовы отдать их в обмен на свободу своих старейшин.
– Предложение, от которого трудно отказаться, как я полагаю.
– Невозможно, когда мучает жажда, но капитан Кастаньос не принадлежал к числу офицеров, готовых разделить страдания своих подчиненных, недаром он любил повторять: «Вожак всегда должен есть и пить первым – чтобы оставаться самым сильным в стаде и соображать лучше других».
* * *
– Клянусь гвоздями Христа, Баэсуля! – воскликнул капитан, с театральным жестом хватаясь за голову, словно он услышал самое нелепое в своей жизни предложение. – Ты что, считаешь меня таким дураком? Если бы я согласился на сделку, как только у нас закончилась бы вода, пришлось бы посылать моих людей за новыми заложниками. А тебе не хуже меня известно, что дикари скачут по скалам, точно кролики, и забиваются в пещеры, словно крысы. Нет! – твердо сказал он. – Ни за что!
– Что же в таком случае вы собираетесь делать, капитан? Позволите этим несчастным погибнуть один за другим? – Антекерец широким жестом обвел солдат и взмолился: – Взгляните на них! Вы же за них отвечаете, а они страдают!
– Я хорошо знаю, за что отвечаю, а поэтому понимаю, что твое предложение – это, как бы выразился болтун Бруно, сёдни густо, а завтра пусто.
Он властно махнул рукой, и из глубины хижины, находившейся за его спиной, возникли сержанты Фернан Молина и Калисто Наварро. Первый тащил табурет, а второй тянул за собой на длинной веревке старика Тенаро; веревка была накинута на его шею.
Не говоря ни слова, они проворно – сразу было видно, что для них это дело привычное и они, не задумываясь, выполнят любой приказ, – поставили табурет под сосной, подняли пленника, подхватив его за подмышки, на крохотную платформу и перекинули веревку через толстую ветку, чтобы привязать свободный конец к стволу дерева.
Кастаньос, наблюдавший за их ловкими и быстрыми действиями с улыбкой искреннего удовлетворения, повернулся к лейтенанту, чтобы объявить:
– У меня есть встречное предложение, Баэсуля. Дикари оставят здесь воду и отправятся восвояси, не то сержант Наварро пнет табурет, и старик будет болтаться в воздухе до тех пор, пока не сгниет и не распадется на части… – Он раскрыл руки ладонями кверху, словно желая показать, что выкладывает все как есть, и добавил холодным тоном, от которого продрал мороз по коже: – Как я понял, эти варвары убеждены, что, если не превратиться в мумию и не хранить останки в пещере, душе не суждено обрести покой.
