— Нитки-иголки есть?
Парень молча снял с этажерки коробочку из-под леденцов, в которой оказались катушки с иголками и ножницы.
— Снимай рубашку.
И в этот момент, когда он стал, глядя на нее уже с какой-то непонятной робостью, точно пересиливая себя, расстегивать рубашку, по телу Гали пробежала дрожь, когда она увидела эти хрупкие, мальчишеские ключицы и вместе с тем сильные плечи, грудь... Галя отвела взгляд и долго пыталась вдеть нитку в иголку.
— Давай я.
Их пальцы встретились, и та же непонятная дрожь снова пронзила Галю.
— На. — Он протянул ей иголку с ниткой. — Чайник пойду поставлю.
Он скрылся на кухне, которой она еще не видела.
И тут с ней опять произошло что-то непонятное.
Ей захотелось зарыться лицом в эту рубашку.
Желание это было настолько сильным, неистовым, что Галя, как бы желая оградить себя физической болью, ткнула в палец иглой. Капнула кровь — прямо на рубашку. Парень вошел, увидел Галю, слизывающую кровь с пальца, присел перед ней на корточки и взял ее руку. Склонился над ее кровоточащим пальцем. Поза его выражала недоумение: откуда эта кровь... Он медленно поднял лицо — Гале показалось, она падает, падает, падает в эти удивительные глаза. Остановить это головокружительное падение можно только одним — прижаться к его губам...
Это было дикое, безумное желание, впору снова уколоть палец. Секунда, другая — она хриплым голосом произнесла:
— Я испачкала твою рубашку.
— Ничего, — серьезно сказал он, испытующе глядя на нее.
— Я застираю, — предложила Галя.
— Сам застираю.
Он снова склонился над ее рукой, слизнул с пальца капельку крови — и она сразу остановилась. Галя удержала в себе стон рвущейся из груди нежности. Но он отбросил ее руку, отошел, сел на свою лежанку, потер лоб, как будто что-то вспоминая.
Галя принялась зашивать рубашку. Парень исподлобья смотрел на нее.
— Как тебя зовут? — спросила Галя, чтобы сказать что-нибудь.
— Вацлав, — ответил он.
— Это польское имя. Ты поляк?
— Возможно.
— Как это — возможно?
— Не знаю точно, кем был мой отец по национальности, — отозвался он. — Мать была латышкой.
— Почему «была»?
— Она умерла пять лет назад.
— Ты москвич? — продолжала спрашивать Галя, не понимая, зачем ей это нужно.
— Нет, я жил неподалеку от Риги, — сказал Вацлав. — Палец не болит?
— Нет.
— Как твое имя?
— Галя.
— Галя, — повторил он с удовлетворением. — Галя, значит. Отличное имя. Жену одного прекрасного художника звали Галей.
— Сальвадора Дали, — догадалась Галя.
Вацлав кивнул:
— Он называл ее Гала. От слова «галактика».
— Знаю. Прежде ее звали Галя Дьяконова.
— Да, когда она была женой поэта, — продолжал Вацлав. — Видно, все-таки в Сальвадоре поэзии было больше, чем в Поле Элюаре. Гала — это красивее, чем Галя... Итак, тебя зовут Галя. Ты, конечно, москвичка?
— Почему «конечно»?
— Вас сразу видно, — проворчал Вацлав, — москвичек... Впрочем, провинциалки, наводнившие столицу, еще более самоуверенные и самовлюбленные телки.
— Ладно. — Галя начала злиться. — Я зашила твою рубашку, а ты сам ее застираешь. Я пошла.
— Там у меня чайник вскипел, — сказал Вацлав миролюбивым тоном.
— Это предложение? — поинтересовалась Галя.
— Должен же я как-то отблагодарить тебя за труды.
— Я трудилась, потому что ты выручил меня из беды. Я пойду.
— Ну иди, — пожал плечами Вацлав.
Галя, подцепив пальцем сумочку за ремешок, двинулась к двери. Ей хотелось, чтобы он остановил ее. Она была уверена, что он это сделает. Но она не могла себе позволить замешкаться у двери.
...Галя шла к своему дому, едва сдерживая слезы. Все в ней рвалось назад, поэтому шла она быстро-быстро, боясь повернуть обратно, бегом броситься в это логово... Ноги несли ее вперед, сердце тянуло назад. Столкновение этих двух сил было в ней настолько мощным, что она остановилась во дворе своего дома. Обернулась. И увидела Вацлава.
Он тоже остановился и смотрел на нее исподлобья, не решаясь сделать еще несколько шагов, чтобы приблизиться к ней.
И тогда, совершенно забыв себя, Галя рванулась к нему и, чтобы освободиться наконец из плена этих колдовских лазурных глаз, припала к его губам...
Она не знала, сколько времени пробыла в этой спасительной темноте страсти, обнимая его, не отрывая рта от его губ, не помня, что у нее есть дом, что у этого дома есть окно, выходящее прямо во двор, где они сейчас стояли, сжимая друг друга в объятиях, что из окна может случайно выглянуть ее муж... Галя отрывалась от Вацлава, чтобы снова почувствовать этот полет — счастливый и вместе с тем трагический. Это было самое удивительное путешествие в ее жизни, из которого — она уже знала — не может быть возврата.
— Пойдем домой, — наконец сказал Вацлав, и ей в голову не пришло, что он может подразумевать под этим словом ее дом...
Пошатываясь как пьяные, они побрели в его логово.
Как только за ними закрылась дверь, они оба оказались на полу, сцепившись в объятии, перекатываясь друг через друга, яростно целуясь. Потом, как будто на секунду опомнившись, как завороженные посмотрели друг на друга, словно пытаясь вспомнить, кто они и что с ними происходит. Бешеная волна страсти схлынула, выбросив их на берег нежности: Вацлав на коленях приблизился к Гале, тоже стоявшей на коленях, осторожно стал расстегивать на ней платье, а она нем рубашку... Раздев, он на руках отнес ее на лежанку и упал рядом с ней...
— Который час? — под утро спросила Галя.
— Зачем тебе?
Галя вспомнила об Олеге, но как-то вяло, как о какой-то своей обязанности: чувство раскаяния совершенно не тревожило ее.
— Я — замужем, — объяснила она Вацлаву. — Дома меня ждет муж.
— Мне наплевать, — равнодушно проговорил Вацлав.
Его слова задели Галю.
— Тебе все равно, замужем я или свободна?
— Абсолютно, — подтвердил он, с интересом наблюдая, как она прикусила губу от досады. — Я не собираюсь жениться на тебе.
— Чтоб ты провалился! — вдруг с ненавистью прошипела Галя. Вскочив, она стала лихорадочно одеваться. — Не вздумай меня искать.
Вацлав перехватил ее уже у двери, развернул к себе.
— Да, я не мог бы жениться на тебе, — яростно выдохнул он. — Но я люблю тебя, идиотка.
