– При чем тут граф! – кипятился Сережа. – Каждому, кто видит далее собственного носа, ясно, что ввязаться в эту войну было не только глупостью, но и преступлением. Монархические дома ссорятся или дружатся между собой как дети, но зачем страдают их подданные? И чем все это кончится?
Он умолк, воцарилось всеобщее молчание.
– Прошу прощения, Мария Павловна, – вдруг обратился Сергей Анатольевич к Принцессе со всем доступным ему почтением. – А что вы думаете? Ведь вы тоже на фронте побывали. И отношение имеете, так сказать…
– Я, господа, не политик и не во всем разбираюсь, как и Антон Степанович. Может, правильная политика требовала, чтобы мы в войну вступили. Но я сужу, как женщина. И, как женщине, мне кажется, что, наверное, было бы лучше обойтись без этой войны.
– Вот видите! – вскричал Сергей. – Даже Мария Павловна на моей стороне!
– Но теперь, уважаемый Сергей Анатольевич, – добавила Принцесса, – коли в войне оказались, теперь что же делать? Нужно побеждать во что бы то ни стало.
– Темная масса идет на войну по приказанию свыше, по инерции слепой покорности, – вновь заговорила Зинаида Николаевна, прикуривая от лампы потухшую папиросу. – Но эта покорность – страшна. Она может повернуть на такую же слепую непокорность, если между исполняющими приказы и приказывающими будет вечно глухая пустота.
– Вы думаете, может повториться девятьсот пятый год? – вдруг спросила Принцесса.
– Я недавно из Петербурга, – сказала Зинаида Николаевна. – Разговоры только про дороговизну и голод. А о том, что люди гибнут, не говорят. Привыкли! Между тем люди гибнут, как трава, облетают, как одуванчики. Сами знаете. Молодые, старые, дети. Все сравнялись. Глупые и умные. Честные и воры. В столице никто не сомневается, что будет революция…
Опять настало долгое и тяжелое общее молчание. Громко сопел князь.
Более про войну и политику не говорили. Я рассказывал о последних открытиях в медицине, о витамайне, рассказал об использовании рентгена. И тут князь встрепенулся и вновь проявил необычайную осведомленность.
– А вы, доктор, не читали ли статью некоего Николя Тесла? Он пишет, что ваш любимый рентген не совсем безопасен, как для пациентов, так и для тех, кто с рентгеном работает. Вы это знаете?
Статью я эту не читал, но о некоем вреде, причиняемом рентгеном, слышал от других докторов, да и сам кое-что наблюдал, догадывался.
Беседа наша затянулась заполночь. Неожиданное в провинциальной глуши во время сухого закона тонкое французское вино не иссякало.
Потом я провожал Принцессу. В коридоре было темно, я нес свечу. Принцесса отворила дверь своей комнаты, я ожидал в коридоре, пока она зажжет у себя лампу. Зажгла, вышла ко мне, я пожелал ей спокойной ночи, поцеловал руку на прощание, повернулся и пошел к себе.
– Антон Степанович, подождите, – остановила она меня, – мне страшно.
Я обернулся, приблизился.
– Я сегодня к вам приду, – сказала она. – Мне очень страшно…
Я молчал, сердце громко колотилось, мелькнула догадка, что она его слышит. Вдруг заметил, что она ниже меня ростом. Прежде как будто не замечал. Сквозняк колыхал пламя свечи, и сумасшедшие блестки скакали в ее поднятых ко мне широко раскрытых глазах.
– Меня к вам влечет. И я вижу, что вас ко мне тоже, этого вам не скрыть, как бы вы ни старались.
И еще я вижу, что вас останавливает мой статус, мое положение. Будь я простой женщиной, вы давно бы сделали меня своей любовницей, ведь так? Отвечайте-ка!
Я мялся и пожимал плечами.
– Не хотите отвечать? Ладно. Всё равно. Я решила, догадалась, что должна сделать первый шаг сама. И вот, – она обняла меня за шею, прижалась ко мне и поцеловала в губы, поцелуй был долгим, а потом она спросила: – Так вы будете меня ждать?
– Да.
И я ждал, и она ко мне пришла.
Никита Селянин
– И я ждал, и она ко мне пришла, – сказала Надя, протянула мне мою папку и уселась передо мной. В ее темных очках отражались яркие прямоугольники окон.
Встретились мы в кафе киностудии. Здесь слегка пахло кофе и хлоркой, поблескивал влажный каменный пол, только что протертый мокрой тряпкой. Прежде, когда я работал с Надей, заходил сюда часто. Тогда тут было тесно, шумно, дымно, голоса сливались в один ровный гул, из которого только иногда вырывался рев кофемолки или громкий девичий смех. Прошло несколько лет, и теперь кафе оказалось почти пустым. В одном углу некто невнятный в сером комбинезоне и с серой же бородой запивал здешним жидким кофе свой бутерброд, принесенный в пакетике из дома, в другом – длинноволосый парнишка потихоньку прихлебывал из банки, изредка перемежая глоток пива неторопливой сигаретной затяжкой. В прозрачном резком воздухе разносился мучительно громкий и невнятный рекламный восторг радиобарышни. Похоже, что здешний буфетчик, тоскуя по прежним временам, не выносил тишины.
– Анвар, заткни это чертово радио! – крикнула Надя.
Буфетчик пожал плечами и убавил громкость.
– А где зеркало души? – сказал я.
– Я прочла ваш текст, – вздохнула, сняла очки, и глаза ее на этот раз показались мне растерянными и усталыми, гипноза режиссерского ноль. – Может получиться кино. Откуда вы все это вытащили? Или придумали?
– Попали ко мне случайно кое-какие документы. Основная канва – оттуда.
– Очень интересно, необычно. Ваша девичья фамилия случайно не Романов? Колитесь, нечего скрываться, сейчас дворянская кровь в моде. А уж царская-то!
– Увы, нет.
– Только, простите, пока это не сценарий, – продолжала она.
– Знаю, – и я рассказал ей о своем плане: сперва сочинить историю, смонтировать события, а потом на этой основе пытаться написать отдельные сцены.
– Ну что ж, наверное, это правильно, раз вам так удобнее. Сколько лет вы уже этим заняты?
Я задумался, мысленно подсчитывая годы, начиная с въезда в новую квартиру.
– Документы эти мне достались лет восемь назад. А про сценарий я начал думать, когда с вами работал. Выходит, уже три года.
– Вы тихоход. Но это неплохо. Видите, что здесь делается, – пустота, мертвечина. Кино скукожилось.
Капиталисты и бандиты сообразили, что «Оскар» им не светит. Никто на кино не дает денег. У меня недавно закрылась картина. Уже артистов выбрали, группа была собрана, и вдруг – стоп! Нет денег.
– Может, не стоит ничего писать?
– Нет, пишите. Пока вы закончите сочинение, может быть, что-то наладится. Не может же кино просто так, в одночасье, гикнуться. Будем ждать и надеяться.
И с ее благословения я продолжил свои сценарные муки.
Документ № 105
«My dear brother!
Вчера была пьяна так, как никогда прежде. Спирту попробовала. Сегодня неважно себя чувствую. Разбиралась накануне со стиркой. Вот, к примеру – солдатские кальсоны и простыни (sorry за неприличные подробности) почти всегда плохо постираны. А ведь инфекция! Бациллы пробираются в раны, дают новую заразу. Несколько раз втолковывала Серафиму Павловичу, и ничего. Пошла сама в прачечную. Помнишь, мы с тобой были в Петербурге на выставке, висела картина некоего Архипова. Прачки изображены: спереди сидит усталая худая старуха, а позади, в пару, согнулись над корытами еще две женщины. Вот такое же у нас в подвале. Только женщин не три, а десяток.
