– А как обычно? Тебя, что, часто вызывают в участок на допросы, Томми?
– Нет, конечно, – согласился он. – Я имел в виду, они спрашивали то, что обычно должны спрашивать в таких случаях. Знал ли я Фреда? Как давно мы с тобой знакомы? Сколько времени я провожу у тебя дома? Знаком ли я с Анжелой? Что я о ней думаю? Что мне известно о ваших с ней отношениях? Ладите ли вы? Когда именно мы вернулись из Франции? Почему я не поехал к тебе? Куда я отправился, как только мы расстались?
Я хотела знать, что он ответил, но он плотно сжал губы со свойственной ему раздражающей манерой и наконец произнес:
– Хватит, Ли. Что я, по-твоему, мог им сказать? Сама подумай. Я не собираюсь проходить через все это заново. Ты хуже, чем они. – Я поняла, что больше ничего из него не вытяну. Иногда Томми ведет себя, как упрямый слон. – Спасибо, что съездила к маме, – вдруг добавил он таким несчастным голосом, что я сразу его простила.
– Что с ней теперь будет, как ты думаешь? – спросила я.
– Нам остается только ждать. Поживем – увидим, – ответил он. – Она маленькая, но очень сильная. Она может выкарабкаться, но в любом случае это отнимет у нее много сил. Она не должна больше жить одна. Ей это не понравится. Она такая же независимая, как ты. Мне надо будет продумать, как поступить.
– Я рядом и всегда помогу, – сказала я от всего сердца. Я искренне любила Норин. Забавно, что, пока Томми не упомянул об этом, мне и в голову не приходило, что у нас есть нечто общее: мы обе дорожили своей независимостью.
Вернувшись к Томми, я провела остаток дня за разборкой его бардака. Разборкой, а не уборкой. Я безнадежна в уборке, и моя разборка заключалась в перекладывании вещей из одной части комнаты в другую. Зато я была при деле. Томми, кажется, оценил мои старания. Мы старались не спорить, поддерживали друг друга в наших горестях, но я знала, что, кроме вопросов: «С тобой все хорошо? Ты уверена?», которые он исправно задавал каждые пять минут, больше я ничего не дождусь.
За мной прислали полицейскую машину, и я поняла, что к этому очень легко привыкнуть: приятно, когда тебя возят, и не нужно сражаться с лондонским транспортом. У себя я первым делом бросилась открывать окна. В воздухе все еще витал запах гари, таинственным образом просочившийся в дом. Потом я захлопнула окна, выходившие в сад: от того, что я их распахнула, стало только хуже. Летний домик стоял в доброй сотне футов от особняка, но мне придется еще долго привыкать к запаху подгоревшего хлеба. Я сходила к «Грэхему и Грину», скупила весь их запас ароматизированных свечей, расставила по всему дому, но тут мне пришло в голову, что такими темпами можно устроить еще один пожар.
Прежде всего, дом я нашла почти таким, каким оставила. Никакого беспорядка, за исключением пленки серебристого пепла там, где снимали отпечатки пальцев. Правда, затем я обнаружила, что из автоответчика вынули кассету, и запаниковала. Я неисправима: никогда не стираю прослушанные сообщения. Вдруг я неправильно записала номер (я всегда была в этом уверена), и мне придется снова проиграть сообщение? Но самое ужасное, что я понятия не имела, кто звонил в мое отсутствие.
Вдруг звонил Базз? Представился ли он?
Потом я успокоилась и в который раз напомнила себе, что у него есть законное право мне звонить. Я пишу книгу за Сельму Уокер, а он – ее менеджер. Не настолько же он глуп, чтобы оставить сообщение вроде: «Ты нашла мои трусы, которые я забыл у тебя в постели?»
Для начала я позвонила Мэри Мехте и устроила ей допрос с пристрастием.
– Ну, так что произошло? В доме что-нибудь нашли? Это поджог? Кто убил Фреда? – Я буквально засыпала ее вопросами, но остановиться не могла. – Когда мне вернут автоответчик? Кто мне звонил?
– Вы, часом, не вытягиваете из меня информацию? – рассмеялась Мэри Мехта. – Это пустая трата времени. Как только у нас появится что вам сказать, мы дадим знать. Доверьтесь мне.
Ненавижу, когда люди говорят подобное. Это сразу вызывает у меня недоверие.
– Но разве вы не можете мне сказать хотя бы, кто звонил?
– Несколько раз вешали трубку. – Базз? – И некая Женевьева просила вас перезвонить, когда вы вернетесь.
– Это мой агент, – быстро ответила я. – Я – писательница.
– Да, мы знаем. Оставайтесь на связи, хорошо? Разумеется, я останусь на связи. Это единственный способ узнать, что происходит.
Пока я с ней разговаривала, у дома остановилась машина, и кто-то взбежал по ступеням к парадному входу. Потом хлопнула крышка почтового ящика. Я отправилась в холл забрать таинственное послание.
Им оказался крошечный упаковочный пакет примерно восемь на шесть дюймов. Внутри лежала кассета и записка от Сельмы.
Я пыталась передать вам это с тех пор, как вернулась, но ваш дом опечатали, как место преступления. Сегодня мне впервые удалось подобраться к вашей двери. Что происходит? Надеюсь, вы хорошо встретили Рождество. Сельма.
Я прислонила кассету к банке мармелада на кухонном столе и позвонила Женевьеве.
– Как насчет обеда? – спросила она и добавила, что на этот раз готова проехать ко мне через весь город. Она заявила, что хочет рыбу, и я направилась по Вестбурн-гроув к «Живцу», где мы договорились встретиться.
– Ты выглядишь ужасно, дорогая. Совсем измочаленная. В чем дело? Кстати, я уже заказала морепродукты. Присоединяйся, если хочешь.
Я рассказала ей, что произошло в моей жизни за тот относительно короткий период времени, что мы не разговаривали. При каждой новой подробности она горестно попискивала, а мягкие свитки жира под ее подбородком колыхались от потрясения.
– Это ужасно, Ли. Ужасно. Ужасно, – несколько раз повторила ошеломленная Женевьева. Конечно, ей никогда не приходилось сталкиваться с неприятностями в моей личной жизни. Мы общались исключительно на профессиональные темы. Может, не следовало вываливать на нее свои несчастья?
Она положила в рот креветку, даже не потрудившись ее очистить, и я услышала хруст.
– Прости, Ли. Я просто не знаю, что сказать. – Женевьева изящно облизала пальцы.
– Не волнуйся, – сказала я гораздо веселее, чем была на самом деле. – Итак, зачем ты мне звонила? Ты сказала, что хочешь поговорить.
Женевьева облегченно вздохнула:
– Я хотела обсудить книгу, которую ты собираешься написать. Слово за Седьмой, она – главная, но она ведь американка, и «Братство» – ее первый британский телесериал. А мы пока не знаем, насколько пикантен материал. Предложение лежит на столе, но теперь они требуют содержание. Какой бы ни была история Сельмы, сейчас ее аудитория довольно низкого пошиба. Немного пикантных сплетен – хорошо, но держись уровня улицы. Мы же не хотим, чтобы она возомнила о себе бог весть что и высокомерно заявляла: «Я серьезная актриса»? Я смотрела рождественский выпуск, где кратко излагали содержание серий за неделю и героиню Сельмы Уокер теперь кто-то преследует. Вот это нам в книге и нужно.
