Книга Охота - Энтони Макгоуэн

Я хотел улыбнуться ей, но не мог оторвать глаз от Суфи. А она сосредоточилась на пудинге, находившемся в зародышевой стадии.

— Я пришел спросить, не желаешь ли ты прогуляться.

Вдруг почувствовал себя развязным нахалом. Хуже того. Одно дело поддерживать легкий флирт, особенно, если девушка сама инициирует его. (Неужели мне только почудились эти поощрительные подсказки, улыбки, выразительные взгляды, шепоток на ухо, дыхание, легкое, как трепыхание крылышек мотылька?) Однако совсем другое — ворваться на кухню без приглашения. Какая наглость с моей стороны прийти сюда, в это священное место, где самозабвенно трудятся алхимики.

— Ты же видишь, как мы заняты. Надо готовить еду. Вы, мужчины, умрете, если мой пудинг не будет тяжеленьким, как новорожденный мальчик.

Тут она вдруг схватила кусочек ароматной смеси, плотной и смертоносной, словно обогащенный уран, и запустила в меня. Мне удалось поймать снаряд у самого носа. Девушка засмеялась и захлопала в ладоши.

— Знаешь, он мог бы пробить стену, если бы не моя ловкость. Ты правда не можешь выйти на улицу? Сделай, пожалуйста, короткий перерыв.

— Гадкий мальчишка, — сказала она, улыбаясь и нервно осматриваясь по сторонам. Слова Суфи мне совсем не понравились, пусть даже она произнесла их в шутку. Увидев выражение моего лица, красавица продолжила: — Думаю, смогу выйти на пару минут. Пусть пудинг доходит. Если нам не повезет, его сожрут крысы.

Девушка сняла фартук и повесила его на край двери. На улице стало еще холоднее, в воздухе носилась мелкая, но довольно твердая ледяная крупа. Суфи в страхе вобрала голову в плечи и побежала назад за пальто. Кухня выходила в небольшой дворик, имеющий скорее утилитарное, чем декоративное значение. Узкий проход вел прямо в сад. Я живо представил себе, как здесь некогда выбивали ковры и дети, высунувшись в окна, дразнили слуг. А на низкой каменной скамейке люди, наверное, отдыхали и курили. Знакомые любители табачного дыма обычно с неприязнью относятся к моей привычке выкурить время от времени сигаретку, а потом надолго завязать. Они видят в этом фальшь и обман. Считают баловством, за которое не надо платить. Но я уверяю их, что в мире все сбалансировано и мне приходится переплачивать за другие пороки. Однако их такое объяснение не удовлетворяет.

Любой заядлый курильщик знает: приятнее всего выкурить сигарету на улице. Вы сидите на скамейке, в воздухе чувствуется приближение зимы, и белый мягкий голубой пушок, похожий на перья, уносит ваши надежды на небеса, в обитель богов, которые когда-то помогали людям в обмен на щедрые жертвоприношения. Молитвы устремлялись ввысь вместе с дымом ритуального костра.

Суфи вышла из дома, наряженная в необъятное пальто. Трудно не влюбиться в прелестное создание, которое притом носит такую оригинальную одежду. Сегодня я уже не мог устоять. Она села на скамейку рядом со мной. Наши руки соприкоснулись. Девушка неодобрительно посмотрела на мою сигарету.

— Я считала тебя интеллигентным человеком, — заметила Суфи с укоризной в голосе.

— Я мало курю.

— Ты думаешь, приятно целоваться с пепельницей?

Бросил окурок и погасил его ногой.

— Не будь так сурова.

— Мы учились в хорошей школе.

— Есть какое-то неизъяснимое очарование в строгих молодых девушках.

— Ты как-то по-отечески все время подчеркиваешь тот факт, что я еще слишком юная. На самом деле я уже давно не школьница.

— Знаю. Однако ты очень молода.

— Сколько мне лет, как ты считаешь?

Она надула губы. Непонятно, то ли обиделась, то ли забавлялась.

Я пока не мог точно определить ее возраст. Просто считал Суфи молодой, вот и все. Порой она казалась мне совсем девчонкой, порой достаточно взрослой. Но определить ее возраст я не мог. Может быть, девятнадцать. Самое большее — двадцать.

— Двадцать один, — попробовал угадать, полагая, что девушке польстит, если я прибавлю ей пару лет.

— Ха! — воскликнула она торжествуя. — Мне двадцать семь, в следующем месяце исполнится двадцать восемь. Похоже, ты изрядный глупец.

— Счастливый глупец, — сказал я то, что думал.

Двадцать семь лет. Да она не девушка, а настоящая женщина. Дурак я был, считая Суфи ребенком только из-за отсутствия в ней откровенного цинизма и огрубевшей души, чем славятся наши бабы. Да я и сам прожженный бесчувственный циник. Мне следовало понять: она говорит, как ребенок, потому что вынуждена общаться с людьми не на родном языке. Как я мог не заметить зрелую мудрость в ее взгляде? Именно тогда я осознал: трудно выразить словами ту безрассудную страсть, которую я питал к Суфи.

— Что ты сказал? — спросила она, удивленно подняв брови.

— О чем ты? Я, наверное, обмолвился об «огрубевших душах». Размышлял вслух. Извини.

— Ты определенно сумасшедший. В Аддис-Абебе люди закидали бы тебя камнями или стали бы преклоняться перед тобой.

— А ты, Суфи, забросаешь меня камнями или будешь почитать как святого?

— Я готова побить тебя. Однако после мне придется промыть твои раны, ухаживать за тобой и кормить бульоном до полного выздоровления.

Мы посмотрели друг другу в глаза. Меня вновь влекло к ней. Я представлял себе нас идущими по туннелю навстречу друг другу.

А потом случилось следующее. Снежинка, подобная крохотной балерине Павловой, упала на кончик ее носа. Тут же появились многочисленные девушки из кордебалета, танцующие в волосах и бровях Суфи. Мы засмеялись и подняли головы вверх: в безветренном темном небе кружились огромные, совершенные в своей красоте снежинки.

Вдруг в окно громко постучали. Мы вздрогнули, обернулись и увидели Энджи. С суровым видом она звала нас на кухню.

— Пора возвращаться к пудингу.

— Похоже, ему без тебя не обойтись.

— Я бы хотела встретиться с тобой попозже.

— Да, конечно.

Я крепко сжал ее тонкие пальцы.