— Наверное, сплошной ужас?
— Да нет, нормально. Об аппаратах и трубках скоро забываешь. Врачи хотят, чтобы мы с ней говорили, вот мы и говорим. Они считают, что она нас слышит и наши голоса могут помочь ее вернуть.
— Класс!
— Дело в том, что я так замоталась с мамой и с больницей, что не могла больше ни о чем думать, но папа считает, что мама хотела бы, чтобы я пошла на бал — он будет в субботу вечером. Ты не мог бы со мной пойти?
— А где это?
Саманта напряглась. Тиг учится в предпоследнем классе, его бал будет в гостинице.
— Это в школе, — затараторила она, — но нам же не обязательно там долго оставаться. Я имею в виду, что это будет обычный дурацкий бал, но раз мама хочет, чтобы я на него пошла, я должна пойти. У меня есть великолепное черное платье, которое, как говорит папа, слишком сексуально для моего возраста, — ну он-то знает, о чем говорит. Так как, ты хочешь пойти?
— Конечно. — В его голосе вновь зазвучала улыбка.
— Ну и прекрасно! — улыбнулась в ответ Саманта.
Хоуп сидела на полу спальни, рядом лежала раскрытая книга, но сейчас девочка просматривала календарь, который сделала для нее Рэйчел, — на каждый месяц отдельный рисунок акварелью. Вконец ослабевшая Джиневра тихо мурлыкала у нее на коленях.
Бережно придерживая рукой кошку, девочка встала и в одних чулках отправилась искать отца. Его не было ни в гостиной, ни на кухне, ни в кабинете, не было его и в материнской спальне. Хоуп нашла его в студии, где Джек стоял, прислонившись к стене и скрестив на груди руки. В глубоком раздумье он изучал холсты, выставленные у противоположной стены.
Хоуп в нерешительности остановилась у двери. Может, ей лучше прийти позже? Но ей очень надо с ним поговорить.
— Привет, маленькая! — заметив наконец ее присутствие, сказал Джек. — А где же твои ботинки?
— В моей комнате. Что ты делаешь? — спросила она.
— Да вот любуюсь на работы твоей мамы. У нее здорово получается.
— Ты действительно собираешься закончить ее картины?
— Не знаю. Просто была такая мысль. А ты как думаешь? Будет мама сердиться, если я так сделаю?
Хоуп так не думала. Она ни разу не слышала, чтобы Рэйчел сказала о Джеке что-нибудь дурное. Сэм говорила ей, что она, дескать, плохо слушает, но это было не так.
— Папа!
— Что, малышка?
— Завтра будет уже неделя. Как ты думаешь, мама очнется?
— Думаю, да. Просто это займет больше времени, чем я сначала надеялся.
— А что говорят доктора?
— Да, в общем, ничего. Они тоже ждут. Они довольны уже тем, что ей не становится хуже.
«Если маме не становится хуже, — подумала Хоуп, — значит, мои нехорошие предчувствия связаны с кошкой». Она уткнулась лицом в мех Джиневры. Он был, как всегда, мягким. Но все равно что-то было не так.
— Джиневре становится хуже, — сказала она. — Мне кажется, она меня больше не слышит. Когда я хлопаю в ладоши, она даже не поворачивает головы. Она скоро умрет, папа.
Джек оторвался от стены, подошел к дочери и почесал Джиневру между ушами.
— Ей больно?
— Нет. Иначе она бы мяукала. — Хоуп с усилием сглотнула. В горле пересохло, она с трудом выдавливала из себя слова. — Папа, что мне делать, когда она умрет?
— Ты будешь грустить, — с минуту подумав, сказал Джек. — Ты будешь горевать по ней.
Но Хоуп имела в виду не это.
— Что мне делать с ней? Я ведь не могу… просто выбросить ее, словно куриные кости.
Джек был как будто озадачен.
— Тебе не стоит сейчас об этом беспокоиться, Хоуп. Мне кажется, эта кошка пока не собирается умирать.
Но Хоуп чувствовала, что время не ждет.
— Она умирает. Я знаю это, папа. Я это чувствую.
— Ты просто напугана.
— Нет, — настаивала она. — Это должно вот-вот произойти. Так что же мне тогда делать?
— А что бы ты хотела? — нахмурился Джек.
— Я хочу ее похоронить.
Он задумчиво почесал затылок. Хоуп видела, что он не знает, как поступить. Саманта права — он думает по-другому, не так, как они.
— Ладно, — к ее удивлению, сказал он. — Давай похороним. Где-нибудь поблизости должно быть кладбище домашних животных.
Но Хоуп такой вариант не подходил. Она не хотела ехать куда-то за тридевять земель. Она хотела, чтобы кошка была поблизости и знала, что и она, Хоуп, находится рядом.
— А можно похоронить ее в лесу, — выглянув в окно, сказал Джек. — Где-нибудь неподалеку. Так тебе будет легче?
«Гораздо легче», — кивнув, подумала Хоуп.
— Значит, договорились, — сказал он и прижал ее к себе.
Она опять с минуту помолчала, потому что горло снова сдавил спазм. На этот раз от облегчения, потому что Сэм оказалась не права. Он все понял. Значит, он их любит.
— Папа, — тихо, чтобы не услышала Сэм, прошептала она. — Ты не оставишь нас одних, правда?
— Разве я могу так поступить?
Хоуп боялась, что, если Сэм его окончательно доконает, папа так и поступит.
— Но ведь, если мама не очнется, а тебе придется вернуться в город на работу, ты можешь нанять кого-нибудь, чтобы присматривать за нами.
— Я так не сделаю.
— Обещаешь?
— Обещаю.
Она вздохнула и еще тише прошептала:
— Я тебя люблю.
Джек ничего не ответил, но Хоуп чувствовала, что он тоже ее любит.
Когда на следующее утро она проснулась, Джиневра неподвижно лежала на том самом месте, куда Хоуп положила ее вечером. Девочка в страхе наклонилась совсем низко над ней, чтобы кошка могла почувствовать ее дыхание.
— Джиневра! — прошептала она, почесав пальцем мордочку кошки, и, ощутив слабое шевеление, облегченно вздохнула.
Обняв кошку, Хоуп крепко прижала ее к себе. «Я люблю тебя, Джиневра, я тебя люблю», — с отчаянием думала она. Ее усилия не пропали даром — в ответ раздалось слабое, еле слышное мурлыканье. Но вскоре оно оборвалось, и наступила пугающая тишина. Несколько минут Хоуп лежала неподвижно, потом опять шепотом позвала кошку. Никакой реакции. Она погладила кошку по голове, все еще надеясь, что та снова замурлычет, опять погладила и прислушалась. Поняв, что это конец, Хоуп зарылась лицом в остывающий мех Джиневры и горько заплакала.
— Хоуп! — подойдя к двери, позвал Джек. — Ты встала?
За дверью раздались сдавленные рыдания. По-прежнему прижимая к себе Джиневру, девочка отчаянно хотела верить, что ошиблась, но было уже ясно, что ошибки тут быть не может. Хоуп это чувствовала, ощущая надвигающуюся гигантскую пустоту и холод одиночества.
