— Ты тоже многих забываешь, Инга. Я столько раз видел, как люди идут к тебе, а ты их не узнаешь, не вспоминаешь.
Она меня не слушала.
— Сейчас я понимаю, что речь в той сцене шла не обо мне.
— А о ком?
— Об Эдди.
Я почувствовал, как у меня защемило сердце.
— Что ты такое говоришь?
— Он влюбился в нее, Эрик. Именно он захотел, чтобы ее взяли на эту роль. Она же была никому не известной актрисой с парочкой полулюбительских малобюджетных фильмов за плечами, и все. А он настаивал и добился своего. Наверное, просто увидел ее и пропал. Она же была очень молоденькая, очень хорошенькая и совершенно безбашенная. Я помню, как она отплясывала тут у нас на банкете в честь окончания съемок. Я тогда еще подумала, что в ней есть что-то от дикой зверушки, но не жестокость, а скорее неуправляемость и безрассудство. Ты понимаешь, о чем я? Это ведь очень притягивает мужчин, им нравятся такие женщины.
— Не знаю.
— Еще как знаешь. На одной из таких ты сам был женат.
Я предпочел пропустить это замечание мимо ушей:
— Так, значит, между ними что-то было?
На лице Инги застыла напряженная гримаса, глаза стали холодными.
— У них был роман.
— Ты знала?
— Догадывалась. Я впервые в жизни чувствовала в нем эту тягу к другой, причем сильную, и очень ревновала.
— Но что бы там у них ни было, он же возвращался к тебе.
Я произнес эти слова вполголоса, но лица моей сестры, когда она их услышала, я не забуду никогда. Она улыбалась — зловещей, бездушной, натянутой улыбкой. Выбившаяся прядь волос упала ей на левую бровь, и она отбросила ее назад.
— Я, Эрик, тоже все время думала, что даже если что-то там и было, то все это ерунда, потому что он ко мне вернулся.
Она соединила ладони, словно хотела сравнить длину пальцев на правой руке и на левой.
— А сегодня узнала, что это она его выгнала. Он безумно хотел с ней остаться, а она его бросила, сама с ним порвала. Вот и получается, что Максу, кроме меня, идти было некуда. Мне он достался по нежеланию противной стороны.
Она по-прежнему улыбалась, и смотреть на эту вымученную гримасу было невозможно.
— Инга, послушай, — начал я, — только не надо ничего додумывать. В жизни все совершенно по-другому. Даже если бы Макс ушел к ней, сколько бы у них все это длилось? Да он бы через неделю вернулся назад, к тебе на поклон.
— У Эдди остались его письма, и она собирается их продать.
Я схватился за голову.
— Так вот, значит, кто была та женщина, с которой Бертон видел тебя в парке!
— Для того чтобы письма были опубликованы, необходимо мое разрешение. После смерти Макса я имею права на все, им написанное, так что их содержание — моя собственность, но письма, сами письма, исписанная бумага, чисто физически принадлежат ей, и она может делать с ними все, что ей заблагорассудится.
— Ну, это не страшно.
— Содержание можно использовать, пересказать, такие вещи уже не раз делались.
Инга поднялась с дивана и подошла к окну. Она стояла ко мне спиной, лица я не видел, но по шее и линии плеч можно было догадаться, в какой тугой узел она себя завязала, как глубоко внутрь загнала свои чувства. Ее тонкие длинные пальцы скользили по оконной раме.
— Я прямо как героиня какого-нибудь дурацкого сериала или второсортного французского романчика конца восемнадцатого века. Все время боюсь, что кто-то полезет в душу. Такая гадость! Одно дело, когда что-то произошло, тут уж что было — то было, и совсем другое, когда об этом начинают судачить на каждом углу, когда твою личную жизнь можно купить и продать, как охапку дешевого барахла, а ты сама принуждена играть неприглядную роль брошенной жены.
Несколько секунд она молчала, прижимая ладони к оконному стеклу.
— Нелепее всего, — сказала она, обращаясь к темной улице за окном, — это внезапное осознание, что я на самом деле прожила совсем другую жизнь. Странно, правда? Мне словно приходится переписывать свою историю наново, изменять все с самого начала.
Последовала еще одна длинная пауза. Вдруг Инга крутанулась на пятках и затрясла сжатыми в кулаки руками. Сведенное яростной гримасой лицо заливала синюшная бледность.
— И в эту историю я, как выяснилось, должна добавить еще как минимум двух новых персонажей.
Инга говорила сдавленным голосом, я догадался, что она боится разбудить Соню. Она снова и снова трясла кулаками, потом отчаянным, безумным жестом схватилась за голову.
Я вскочил и сделал шаг к ней навстречу, но стоило мне попытаться взять ее руки в свои, как она простонала:
— Только не трогай меня, иначе я за себя не ручаюсь.
— Инга… — начал я.
— Это еще не все.
Инга уронила руки, и они повисли вдоль тела. Ее шатало. В глазах была пустота, в голосе звучала незнакомая доселе отрешенность.
— Ой, все плывет, и точки светящиеся. Господи, бедная моя голова.
Она прижала руку к животу.
Я помог ей дойти до дивана, уложил, укрыл одеялом, нашел лекарство и принес воды запить.
— Она утверждает, что у нее сын от Макса.
Несколько секунд я молчал. Еще один ребенок. Сын. Потом спросил:
— Ты этому веришь?
Инга пожала плечами. Нам обоим было хорошо известно, что душевные потрясения могли закончиться для нее приступом мигрени, и сейчас, распластавшись на спине с подушкой под головой, она испытывала истому и облегчение, какие подчас нам дарует только болезнь. Она улыбнулась. Боже, сколько же раз мне приходилось видеть эту слабую больничную улыбку на губах своих пациентов. Я сел рядом, и мы тихонечко разговаривали, неторопливо, полушепотом. Инга рассказала мне, что тут не все чисто, потому что у Эдди одновременно с Максом был еще кто-то. Мне было не очень понятно, почему вопрос об отцовстве возник только сейчас, зачем понадобилось ждать столько лет.
— Она разошлась с мужем, — ответила Инга. — Этого человека в ее жизни больше нет, тут она и вспомнила про Макса.
Сама Инга этих злосчастных писем не видела, копии ей Эдди не показала, о содержании говорила весьма уклончиво, в самых общих выражениях, однако дала понять, что кроме подтверждения самого факта переписки в них было еще кое-что. Я предположил, что хоть эта Фельбургерша и пытается вынюхивать и копать, вряд ли редакция журнала захочет раскошеливаться на их покупку. Архив Макса хранился в Собрании Берга Нью-Йоркской публичной библиотеки, я точно знал, что там для работы с документами даже специалисту требовалось особое разрешение. Про частных коллекционеров мне было мало что известно, и я не мог сказать наверняка, заинтересуют ли письма кого-нибудь из них. Одно я понимал твердо: для Инги в сложившейся ситуации превыше всего был покой Сони.
