— Мм… — согласно промычал он в ответ и удалился на кухню.
Назад он вернулся со стаканом апельсинового сока, который держал за верхний край пальцами на уровне бедра, и с мрачным видом, как бы украдкой сунул его в протянутую руку. Сара неспешно и почти торжественно сделала несколько маленьких глотков, после чего стало ясно, что сок смешан с водкой или джином.
— Кто-нибудь хочет… э-э… кофе или еще что-то? — спросил Тони Уилсон у гостей.
— Нет, спасибо, — ответила Эмили. — Вообще-то нам надо двигаться. Пока до дому доберемся…
— Куда же вы? — забеспокоилась Сара. — Вы только приехали. Я вас никуда не отпущу. — Видимо, напиток уже начал на нее действовать, потому что лицо ее вдруг просветлело, не иначе как ее посетила счастливая мысль. — Питер, — обратилась она к сыну, — я могу попросить тебя о маленьком одолжении?
— Это о каком же?
Она сделала паузу для большего драматического эффекта.
— Принеси гитару.
Сидевший на стуле Питер в ужасе закатил глаза:
— Нет, мам, только не это. — Его рука, свисавшая с колена, взметнулась вверх в протестующем жесте.
— Питер, ну пожалуйста.
— Нет.
Но Сара не собиралась так просто сдаваться.
— Тебе надо просто встать, сходить к машине, принести гитару и спеть нам «Куда исчезли все цветы», — доходчиво объяснила она сыну.
Тут уж пришлось вмешаться Тони:
— Дорогая, он не хочет.
Эмили, вежливо улыбаясь, поднялась с дивана, давая всем понять, что им с Говардом действительно пора ехать.
Сара, глядя на нее растерянным взглядом, даже не сделала попытки встать и проводить их до дверей.
Больше от Сары не было ни писем, ни звонков. На Рождество от Уилсонов пришла поздравительная открытка, наскоро написанная Тони, а не Сариной неспешно-восторженной рукой, и это показалось тревожным сигналом.
— Может, мне ей позвонить? — спросила Эмили у Говарда.
— Зачем? Из-за этой открытки? Не стоит, дорогая. Если что-то не так, она тебе сама позвонит.
— Как скажешь. Наверно, ты прав.
И вот однажды среди ночи, в мае шестьдесят восьмого года, — за три месяца до того, как Саре должно было исполниться сорок семь лет, как позже высчитала Эмили, — телефонный звонок поднял ее с постели.
— Тетя Эмили?
— Питер?
— Нет, это Тони… Тони-младший… Мне очень жаль, но сегодня ваша сестра отошла в мир иной.
И, еще не успев до конца переварить услышанное, Эмили успела подумать: «Как это похоже на Тони-младшего: сказать не „умерла“, а „отошла в мир иной“».
— От чего она… умерла? — спросила Эмили после короткой паузы.
— Она давно страдала от болезни печени, — сказал он глухо, — которую еще усугубило ее падение.
— Ясно. — Эмили услышала, как в ее собственном голосе зазвучали нотки сдержанной торжественности, с какой персонажи в кино реагируют на чью-то смерть. Все это казалось чем-то нереальным. — А как в этой ситуации твой отец?
— Он… держится нормально.
— Ну что ж, — сказала она, — передай ему мои… э-э… мои лучшие пожелания.
Глава 2
Машина Говарда находилась в ремонте, так что на похороны им пришлось отправиться поездом.
— Пересадка вимайке, — объявил кондуктор.
Всю дорогу до Сент-Чарльза, глядя через грязное стекло на медленно проплывающие пригороды, Эмили предавалась воспоминаниям о сестре. Сара в двадцать лет, в элегантной одежде с чужого плеча, уверяет всех, что ей дела нет до какого-то дурацкого пасхального парада; Сара в шестнадцать, со скобками на зубах, каждый вечер стирает в раковине свои кофточки; Сара в двенадцать; Сара в девять.
В девять-десять лет Сара выделялась среди сверстниц своим воображением. Из купленной в «Вулвортсе» за десять центов книжечки она аккуратнейшим образом вырезала нарисованных кукол, а также их платьица с фирменными ярлычками и, одев каждую, наделяла ее особой индивидуальностью. Решив, какая из них самая красивая и пользуется наибольшей популярностью (если наряд этой куклы, по ее мнению, был недостаточно эффектным, она придумывала для нее одежду собственного покроя, пустив в ход цветные карандаши или акварельные краски), Сара рассаживала остальных в качестве зрителей (с этой целью приходилось перегибать их пополам), а свою главную звезду заставляла подрагивать в своих руках, как это делают настоящие певицы, и исполнять такие хиты, как «Добро пожаловать, весна» или «Серебряная подкладка», которые она знала наизусть.
— Эмили, ты в порядке? — спросил Говард, трогая ее за плечо.
— Да, — ответила она. — Все нормально. Юный Эрик встретил их на станции в дешевом темном костюме — из рукавов пиджака свисали кисти рук, как куски мяса над прилавком, — и зеркальных очках.
— Питер приехал? — спросила она.
— Все в сборе, — сказал он, профессионально лавируя в потоке машин.
Ей предстояло тяжкое испытание. Надо было собраться и как-то все это пережить; к счастью, не надо забывать, рядом с ней был Говард Даннингер. Он сидел один на заднем сиденье, и, чуть повернув голову, она видела безукоризненные стрелки на брюках из оксфордской серой фланели, что действовало на нее успокаивающе.
— Похорон в обычном смысле не будет, — сообщил Эрик. — Короткая служба… ну, в общем, у могилы, и всё.
И вот уже они шли по свежей траве среди надгробий под чистым голубым небом, и Эмили думала о том, что Уилсоны должны быть влиятельным семейством, если у них есть собственный участок в одном из самых густонаселенных мест Лонг-Айленда. Разверстая Сарина могила была затянута серым брезентом. Закрытый гроб, стоявший на подъемнике, которому предстояло опустить его в землю, был совсем маленький, — впрочем, большой Сара осталась только в воспоминаниях детства. Рядом, на сравнительно новом надгробии, она прочла: «Эдна, любимая жена Джеффри», и, таким образом, только сейчас Эмили узнала о смерти старушки Эдны. Разве не удивительно, что ей ничего не сообщили? Она даже мысленно завязала узелок на память, чтобы после церемонии спросить об этом Сару, и только потом до нее дошло, что Сару она уже никогда и ни о чем не спросит. Со странной робостью, как ребенок, жаждущий отцовского прощения, она просунула пальцы Говарду под локоть. Ей как будто послышался Сарин голос: «Все хорошо, Эмми. Все хорошо».
Слева от них физически крупный, но, судя по всему, слабохарактерный мужчина тихо плакал, точнее, кусал губы и часто моргал в попытке удержать наворачивающиеся на покрасневшие глаза слезы; за его спиной стояла матрона с малышом, а также мальчик и девочка постарше, которые цеплялись за ее юбку. Это, стало быть, был Тони-младший, его жена с их общим ребенком и его приемные дети. Здесь же был и священник с молитвенником в руках, поджидавший остальных родных и близких усопшей.
