Возвращаясь в тот вечер к себе, я твердо решил вновь увидеть Элен и составил в голове четкий план обольщения. Ей едва исполнилось двадцать лет, ее муж старик, она красива. Мне казалось, что долго противостоять мне она не сможет. Я представлял себе ряд невинных встреч в начале, затем более тайные и более преступные свидания, и через несколько месяцев, как раз к моменту моего отъезда — развязку. Странно подумать спустя столько лет, что наши отношения протекали именно так: я придал им общую форму в моих желаниях и мечтах. То, чего я не мог предвидеть, — это заключенное в них пламя и еще пепел, который не остынет и сможет обжечь мне сердце после стольких лет. Какая это странная вещь — событие, повинующееся нашим желаниям! Еще ребенком на пляже я любил играть в игру, которая определила все мое будущее: во время отлива я рыл в песке траншею, и вдруг по этому начертанному мною руслу устремлялось море, да с такой силой, что на своем пути оно рушило мои замки из гальки и запруды из водорослей; оно сметало, уничтожало все и отступало, оставляя меня с тяжелым сердцем, но не смеющего жаловаться, так как море всего лишь приходило на мой зов. Так же и любовь. Вы подзываете ее, определяете ее маршрут. Вдруг обрушивается поток, совершенно непохожий на то, что вы ожидали, и его горечь и холод проникают вам прямо в сердце.
Я пытался встретиться с Элен в доме ее мужа. Я искал повод и наконец вспомнил, что в его саду растут роскошные розы темно-красного цвета, упругие, на длинных стеблях, с острыми и твердыми как сталь шипами, без особого аромата, но крепкие и простые, сочные и яркие, как щечки хорошенькой деревенской барышни.
Я придумал, будто бы хочу сделать сюрприз своей матери и заказать для нее в городе розовые кусты, подобные этим. И позволил себе зайти к Элен, чтобы спросить у нее точное название этих цветов.
Она приняла меня. Несмотря на жаркое солнце, она была без головного убора, а в руке держала садовые ножницы. Сколько раз я видел ее именно такой! До сих пор она сохранила красоту одинокого растения, вроде персикового дерева, — с нежной кожей, едва знакомой с косметикой, получившей свой золотистый оттенок от воздуха и солнца.
Она сказала мне, что ее муж болен. Болезнь, от которой он страдал еще два года, прежде чем сделать ее вдовой, находилась тогда в самой начальной стадии. Стесняясь своей молодой жены, он закрывал дверь своей спальни во время приступов: у него была старческая астма, и он мучился от удушья. Позднее, будучи прикованным к постели, он требовал ее постоянного присутствия. Но в то время, о котором я рассказываю, она была еще вольна, по крайней мере, пригласить меня в просторную гостиную с полузакрытыми ставнями, где стоял букет, рядом с которым жужжала пчела, и сообщить мне, как называется сорт роз. Помнится, уже тогда в доме стоял нежный аромат свежего воска, лаванды, варенья, булькающего в громадных тазах.
Я попросил разрешения вновь увидеться с ней. И мы встретились раз, два, десять. Я подстерегал ее у въезда в городок, у выхода из церкви по воскресеньям, на берегу реки, в лесу и в Мулен-Неф, где Колетт недавно… Элен об этом забыла, мельница тогда еще не была перестроена. Она была старой и мрачной, несмотря на свое название[31], и окружена бурлящей рекой; ее старые стены часто видели, как мы заходили в гости к мельничихе в Кудрэ. Через несколько дней после моего свидания с Элен ее мачеха умерла. Из-за своей неслыханной скупости она не захотела отказаться от лошади, которую ей уступили по низкой цене и которая была еще слишком молодой, чтобы ее запрягать. Она сама управляла бричкой, когда та по пути из церкви перевернулась и угодила в канаву. Лицо Сесиль было изувечено, а мачеха получила травму мозга и скончалась на месте. Сесиль достались в наследство имение Кудрэ и небольшая рента. Она всегда была дикой и робкой. Изуродовавшая Сесиль травма лишила ее последней уверенности в себе. Она не желала никого видеть, ей всегда казалось, что над ней насмехаются. За несколько месяцев она превратилась в причудливое существо, которое я знал в конце ее жизни: она была худой, прихрамывала, имела озабоченный вид и все время резко вертела головой по сторонам, как старая птица. Элен часто навещала ее в Кудрэ, и, зная об этом, я почти каждый день под каким-либо предлогом приходил к этой славной женщине, а затем провожал Элен до леса.
Однажды, когда я поглядывал на настенные часы, стараясь затянуть свой визит, Сесиль сказала мне:
— Элен сегодня уже не придет.
Я начал возражать, говоря, что прихожу вовсе не из-за Элен. Но… Она встала, прошлась по комнате, машинально проводя пальцем по резной спинке кресла и проверяя, не остается ли на нем след от пыли. Мать в свое время приучила ее тщательно наводить порядок, и Сесиль ни на минуту не забывала об уборке: она без устали с тревожным видом кружила по комнате, поправляя занавески, дыша на потемневшее зеркало, поднимая цветок, постоянно озираясь, как будто ожидала увидеть свою мать, подстерегавшую ее, притаившись в темном углу. Она взволнованно сказала мне:
— Господин Сильвестр, никогда еще ко мне не приходили ради меня… До того как мне исполнилось семнадцать лет, я об этом не задумывалась. Затем начали приглашать молодых людей. Некоторые приходили ради служанки, иные ради дочери садовника, которая была симпатичной блондинкой, ну а потом ради Элен, когда она повзрослела. Так и сейчас. Меня это не удивляет. Но я бы не хотела стать предметом насмешек. Просто скажите мне, что вам хочется увидеть Элен, и я сама вам сообщу, по каким дням и в котором часу я ее жду.
Она говорила с какой-то сдержанной страстью, от которой становилось не по себе.
— Вы любите вашу сестру? — спросил я.
— Она мне не сестра. Она чужой мне человек, но я ее знаю с детства, и я люблю ее, да, люблю. Впрочем, она немногим счастливее меня, — добавила она с оттенком угрюмого злорадства. — У каждого свои беды.
— Только не вообразите себе, что она в курсе… Я пришел бы в отчаяние, если бы вы решили, что между нами существует какая бы то ни было договоренность…
Она покачала головой:
— Элен — верная женщина.
— Неужели? Ее муж настолько стар, что трудно, в самом деле, ожидать верности, которая в данном случае была бы просто чудовищной, — с жаром проговорил я. — Ей двадцать лет, а ему за шестьдесят. Подобный союз можно заключить только от безысходности.
— Именно этим он и объясняется. Понимаете, так как Элен была дочерью от первого брака моего отчима…
— Знаю, знаю, но, по-вашему, в этих обстоятельствах можно говорить о супружеской верности?
Старая дева бросила на меня быстрый взгляд.
— Я не имела в виду, что она верна своему мужу.
— Вот как? Кому же тогда?
— Вы лучше у нее спросите.
И снова она начала, спотыкаясь, бродить по гостиной: она натыкалась на мебель, как ночная птица, запертая в комнате. Я вспоминаю выражение ее лица, и рассказ Брижит предстает в жутком, зловещем свете, как будто передо мной возникает призрак этой старой девы. Сесиль так никогда и не смогла простить Элен то, что ее любили больше. В связи с этим мне вспоминаются жуткие слова, произнесенные одной из моих родственниц, которая покровительствовала бедной крестьянке; она ей приносила продукты, башмаки, сласти, игрушки для ее детей, пока та женщина не сообщила ей, что собирается выйти замуж — ее первый муж погиб на фронте — за славного, симпатичного парня, столь же бедного, как и она сама. Ее покровительница сразу прекратила ее навещать. Когда через некоторое время женщина встретила ее и робко упрекнула («мадемуазель меня совсем забыла»), моя родственница сухо ответила:
