Также я вскоре заметил, что он охотно начинал свою речь так: «Я, Жиро, генерал армии, три побега…»
Он начал нести вздор уже во время представления офицеров на Карлтон-Гарденс.
— Полковник X… Полковник Y… Майор Z…
— А, я вас узнаю! — воскликнул Жиро. — Я вас видел в Меце, в тридцать шестом, когда был там военным комендантом…
— Сожалею, господин генерал, но я никогда не служил в Мецском гарнизоне.
— Ладно, значит, это были не вы, — согласился Жиро и, словно преследуемый навязчивой идеей, засевшей у него в голове, продолжал: — Бронский аэродром, господа, знаете? Что вы предусмотрели, чтобы парализовать Бронский аэродром?
— Это не в нашей компетенции, — отвечали ему. — Это скорее в ведении Центрального бюро разведки и действия.
— Однако так легко парализовать этот аэродром. Самолеты закрыты в ангарах. В ангарах раздвижные двери. Достаточно положить камешки в желоба, и самолеты нельзя будет вывести.
Присутствующие смотрели на генерала с удивлением и печалью.
Затем отправились на Би-би-си, где Жиро должен был записать свое заявление. Приближаясь к студии, мы услышали, как он говорит собственному адъютанту:
— Будьте осторожнее, не наступайте на шланги, помешаете звуку проходить.
Наша растерянность усилилась.
Затем поехали в ЦБРД. Там, в секретных службах, Жиро словно расцвел. И вскоре вернулся к своей идее:
— Бронский аэродром? Что вы предусмотрели, чтобы его нейтрализовать?
Один офицер побежал за подробной картой аэродрома, где были помечены все уязвимые точки.
— Вообще-то, господин генерал, — объяснили ему, — никогда не известно заранее, сколько самолетов там стоит и сколько немецких сил их охраняет. Это меняется день ото дня…
— Да, понимаю. Вы ничего не предусмотрели. Необычайно, что я, Жиро, генерал армии, три побега, об этом подумал. Есть первый способ парализовать аэродром, и это не каждому придет в голову. Самолеты в ангарах. Кладем камешки в желоба… Да, скажете вы мне, но ведь самолеты могут оказаться снаружи. Тогда есть другой способ: я обрезаю конус-ветроуказатель, и аэропланы не смогут ни сесть, ни взлететь.
И ведь надо же: американцы хотели избавиться от де Голля ради этого пустоголового человека, упрямо оказывая ему доверие!
За обедом с представителями Генерального штаба он все же выиграл очко. Спросил, сколько у русских дивизий.
— Этого, — ответили ему, — они не хотят нам говорить.
— Как же тогда вы можете составлять планы сражений, — отозвался Жиро, — если не знаете, какими силами располагают ваши союзники?
За ним признали большой стратегический талант.
Но на следующий день мы вновь обрели наши печали. Жиро устроили встречу с вождями Сопротивления, оказавшимися в Лондоне: с Леви-Ленуаром, Френе, Медериком. Он назначил им встречу на восемь утра в своих апартаментах отеля «Риц».
Приняв своих посетителей за недавних беглецов, явившихся, чтобы записаться в сражающиеся части, Жиро начал с того, что отеческим тоном обратился к ним с банальными поздравлениями. Ему шепнули, что это высокие ответственные лица. Спохватившись, Жиро заявил:
— А, понимаю. Тогда, господа, должен сказать вам одну вещь: вашим людям не хватает дисциплины.
Потом он перешел к своего рода допросу. Указав на Жана Пьера Леви, командира Вольных стрелков, спросил его:
— Откуда вы, мсье?
— Из Эльзаса, господин генерал.
— А! Эльзас, это интересно. Я был там комендантом Меца. Расскажите мне об Эльзасе.
— Я там родился, господин генерал, но уже не живу. Базируюсь в Лионе.
— А! Лион. Там рядом есть Бронский аэродром…
И машина вновь завертелась. Генерал армии, три побега… камешки в желобах… обрезанный ветроуказатель.
— И к тому же есть третий способ. Беру канистры с бензином, поливаю самолеты и поджигаю.
Тут вмешался Жильбер Веди, он же Медерик, — солидный подрядчик, занимающийся общественными работами, и создатель «Борцов за освобождение»:
— Все это очень мило, господин генерал, но вы нам должны все-таки сказать, что думаете об этом мерзавце Петене.
Беседа быстро подошла к концу. В действительности никто не забыл, что после своего акробатического побега из саксонской крепости Жиро в прошлом году провел несколько месяцев в Виши, где подписал письмо, в котором заверял маршала в своей преданности. Выбранный американцами, чтобы возглавить командование в Северной Африке, и переброшенный британцами, он прибыл в Алжир через день после высадки 8 ноября. Генерал Кларк уже договорился с Дарланом. Жиро принял власть лишь после убийства адмирала, и его первым действием на новом посту было расстрелять исполнителя — молодого Бонье де Ла Шапеля.
На самом деле доктриной Жиро было Виши без немцев и ничто другое.
Первый месяц его сосуществования с де Голлем в руководстве Французским комитетом по национальному освобождению стал эпическим. Самым любезным из всего, что ему говорил де Голль, было:
— Вы часто говорите о своих побегах, господин генерал. Не расскажете ли, как вы попали в плен?
В эти недели де Голль проявил худшие черты своего характера: вечно спорил, отказывался от всего, что ему не подходило, — властный, презрительный, требовательный, угрожающий, несговорчивый. Он один был Францией. Американцы ненавидели его все больше и больше. Рузвельт заявлял, что надо «порвать с де Голлем, так как он ненадежен, не склонен к сотрудничеству и нелоялен». Настроенный им Черчилль с одобрения своего Военного совета дошел до того, что заморозил предоставление кредитов Свободной Франции.
Но от де Голля было не так-то легко избавиться. Он располагал добровольческими войсками, покрывшими себя славой. За него было все французское Сопротивление, признававшее его авторитет. Да и в самом Алжире он пользовался крайней популярностью. Толпа приветствовала его повсюду, куда бы он ни приезжал. Три четверти беглецов через Испанию скорее записывались его войска, нежели в части африканской армии, и было даже множество перебежчиков из жиродистских полков в голлистские. От Папаши Жиро переходили к Большому Шарлю.
Тем не менее надо отдать должное Жиро, что, хотя ему и не хватало харизмы, у него были не только недостатки, но и свои достоинства. Его послужной список производил сильное впечатление, а отвага равнялась глупости. Возможно, одно было следствием другого.
Раненный в легкое в 1914 году, потом — в бок в 1924 году в Рифской кампании, под командованием Льоте он участвовал в усмирении Марокко, приняв сдачу Абд эль-Керима. Его всецело характеризовала одна фраза, которую он произнес во время инспекции Тунисского фронта в конце 1942-го.
Первый джип колонны подорвался на мине. Жиро ехал в третьем. Он вышел, прошел вперед. Зрелище было не из приятных. У водителя перевернутого джипа оторвало ногу — и большая берцовая кость раскрылась, как цветок лилии.
