Мой командный пункт был в Бреботе, приблизительно в одиннадцати километрах к юго-востоку от Бельфора, прямо на юго-восточном берегу канала Рейн-Рона. Поздно днем 19 ноября большое количество французских танков атаковало из лесов на юге, а нам было нечего выставить против них.
Единственный шанс спасения солдат 490-го гренадерского полка, которые были поручены мне на короткое время, от танков состоял в том, чтобы использовать канал в нескольких сотнях метров за нами как препятствие. Я приказал отступление за это естественное танковое заграждение с наступлением ночи. Естественно, я ни у кого не спрашивал разрешение — на сей раз действительно не было никакой возможности так поступить. Задача обороны южного фланга девятнадцатой армии могла быть выполнена из-за канала ничуть не хуже, а возможно, и лучше, чем в тот момент. Следующим утром генерал фон Оппен позвонил мне, чтобы сказать, что два господина из штаба армии хотели допросить меня в полдень из-за моего «уклонения» за каналом! Но лично генерал полностью согласился с моим решением.
К полудню я появился, как мне было приказано, на командном пункте генерала, где эти два господина уже ждали меня. Один был подполковником Генерального штаба, а другой — военным прокурором. Я описал им ситуацию предыдущего вечера и объяснил, что противник напал с приблизительно таким же количеством танков, как у меня было пехотинцев; помимо этого, у нас не было никакого бронебойного оружия. Затем я кратко рассказал им о своем опыте первых недель в Ле Тилло, где я также был оставлен наедине со своей судьбой. Я объяснил, что я был в деле достаточно долго, чтобы понять, что в эти дни можно было положиться на свое собственное суждение как солдата. Эти два господина были быстро убеждены и уверили меня, что, основываясь на заявлениях генерала, они не будут поднимать жалоб против меня. На этом дело было закрыто.
В тот же самый день 490-й гренадерский полк был придан 198-й пехотной дивизии, которая была перемещена сюда, на юг, чтобы защищать позиции около Бельфора от атак французов и последующего прорыва на Эльзасскую равнину. Это не было бы возможно, если бы я не отвел полк в безопасное место за канал прошлой ночью. Как я упоминал, эта ситуация была практически такой же, как и в Ле Тилло, который также мог быть оборонен только в том случае, если бы я не исполнил бессмысленный приказ.
Грёзер хорошо зафиксировал ситуацию в своей истории:
«Как часть быстро созданной линии обороны, 490-й гренадерский полк под командованием майора Grossjohann (ранее командовавшего 308-м гренадерским полком) был помещен под управление дивизии. Кроме того, был также введен батальон истребителей танков „Ягдпантера“ частей СС… На рассвете 21 ноября атака 490-го грен, полка выбила противника из города Суарс. Части этого полка продвинулись вдоль Лепюи-Дель к узлу дорог в 1500 метрах к югу от города»[41].
Полки 198-й пехотной дивизии на моих восточных и западных флангах отстали, но моя старая команда в 308-м гренадерском полку следовала за мной, а мой полк наступал, пока мы не достигли швейцарской границы в туманной темноте.
Конечно, у меня действительно было большое преимущество в виде поддержки батальоном «Ягдпантер»[42], но мой ведущий пехотный батальон, атаковавший вдоль дороги, тем не менее, понес значительные потери от рук французов, которые стойко защищали кладбище в Суаре.
В конечном счете в ходе следующих нескольких дней сражений мой старый полк, которому я принадлежал в течение почти четырех лет, все больше и больше сжимался в маленькой области около швейцарской границы. Они, наконец, встали перед выбором — интернирование в Швейцарии или сдача в плен французам. Понятно, что они предпочли первый вариант. Генерал фон Горн, наш прежний командующий дивизии в России, который к тому времени был немецким военным атташе в Швейцарии, конечно, взял особую заботу о его прежнем полке, насколько это было возможно.
В вечерние часы 21 ноября я был ранен в левую руку маленьким осколком снаряда. Осколок пробил мой большой палец, вызвав такую сильную боль, что, вместе с большой усталостью, я весьма разболелся. Рано следующим утром меня прооперировали на перевязочном пункте, а затем я вернулся к своим делам. 490-й гренадерский полк, которым я командовал до тех пор, оставил управление 198-й дивизии той же ночью и вернулся к своей 269-й дивизии.
Для меня это означало последнее прощание с моей старой дивизией. После того я снова занялся своей работой на перевале Шлюхт.
Следующие две-три недели прошли относительно спокойно, по крайней мере, для нас на перевале. Раннее начало зимы, а в особенности сильный снегопад, создало ситуацию в Верхних Вогезах — перевал Шлюхт находится на высоте 1150 метров выше уровня моря, — которая заставила любую борьбу казаться практически невозможной. Однако французы сумели, после многих часов трудного марша через падающий снег и густой туман, застать врасплох и разбить слабый немецкий гарнизон на горе Гогепек, самом высоком пике Вогез высотой 1360 метров. Пик не был в моем секторе, но в секторе нашего соседа на юге, 269-й дивизии, которой я фактически подчинялся. Герр Борхер написал об этом случае в своей книге «Последняя битва в Вогезах» очень четко и весьма драматично: «Немецкая пехота на Гогепеке могла быть взята врасплох только потому, что крайне неосмотрительно полагалась на веру, что при такой погоде им не надо было ждать нападения. К сожалению, они были неправы».
Потеря Гогепека, с которого в хорошую погоду открывался отличный вид на долину Рейна, не только ударила по 269-й пехотной дивизии, LXIII корпусу и девятнадцатой армии… но также глубоко обеспокоила герра Гиммлера в Триберге.
Гиммлер, крайне взволнованный, требовал немедленного восстановления положения, как это мило называлось в таких случаях! Как вскоре стало ясно, не без причины. То, что противник достиг на Гогепеке, он попробовал повторить еще раз через несколько дней на Райнкопфе высотой 1300 метров, на пять километров далее на юго-запад, и только лишь ценой тяжелых потерь немецких войск удалось этому помешать.
