— В последний день, когда Боб Шерман работал с вашей лошадью, говорил ли он вам что-нибудь неожиданное?
— Нет. — Ванген не утруждал себя желанием вспомнить.
— Вы пригласили его выпить, чтобы отпраздновать победу, которую он завоевал для вас?
— Определенно нет. — Он снова откусил пирожное и теперь отвечал с полным ртом.
— А вообще, вы говорили с ним до или после заезда? Ванген жевал. Глотал. Скосив глаза, близко разглядывал островки крема, примеряясь, где откусить в следующий раз.
— В парадном круге я отдал ему приказ. Я сказал, что жду от него лучших результатов, чем он принес Рольфу Торпу. Он ответил, что понимает. — Ванген откусил пирожное. Облизал губы. Прожевал. Проглотил. — После заезда он расседлал лошадь и пошел взвешиваться. Больше я его не видел.
— Пока расседлывал лошадь, Шерман не рассказал вам, как вела себя кобыла, как она прошла маршрут?
— Нет. Я говорил Холту, что она нуждается в хорошей порке для собственного успокоения. Холт не согласился. С Шерманом я не разговаривал.
— Вы поздравили его? — Из чистого любопытства спросил я.
— Нет.
— Теперь жалеете?
— Почему я должен жалеть?
Вам бы надо поменьше есть, хотел я сказать, но удержался. В конце концов, его психологическая инвалидность не мое дело.
— Боб Шерман упоминал о пакете, который он привез из Англии?
— Нет. — Теперь Ванген засунул в рот все оставшееся пирожное и тщетно пытался соединить губы.
— Вы просили его в следующий раз, когда он приедет, работать с этой кобылой?
Ванген непонимающе уставился на меня, а когда заговорил, вязкая слюна и крошки вылетели у него изо рта.
— Но он же больше не приехал.
— Я имею в виду тот последний день, вы просили его работать для вас снова?
— А-а. Нет. С жокеями договаривается Холт. Я только говорю ему, кого я хочу.
— Вы никогда лично не звонили Шерману в Англию, чтобы обсудить его работу с вашими лошадьми?
— Конечно, нет.
— Некоторые владельцы разговаривают со своими жокеями, — заметил я.
— Я плачу Холту за то, что он выполняет эту часть работы.
И как много теряете, подумал я. Бедный, толстый, нелюбимый, искалеченный, богатый молодой человек. Я поблагодарил его за то, что он нашел время для встречи, и вернулся к Эрику. Свен Ванген смотрел на нас в окно, слизывая крем с пальцев.
— Ну? — спросил Эрик.
— Он может отдать приказ, но сам никогда не убьет.
Эрик вел взятый напрокат «Вольво» к воротам и ворчал.
— Куда теперь?
— Вы промокли. Почему вы гуляли под дождем? — спросил я.
Эрик смутился.
— М-м-м... Я подумал, что лучше услышу, если вы закричите.
Мы молча проехали миль пять, и на развилке Эрик притормозил.
— Здесь вы должны решить. Эта дорога на ипподром. А эта в аэропорт. Ипподром гораздо ближе.
— В аэропорт.
— Правильно.
Эрик с такой скоростью понесся к Форнебу, будто сам хотел взлететь.
— Они не смогут нас выследить, — заявил он.
— Вы шутите.
Тридцать с небольшим миль мы одолели за полчаса.
Нас никто не преследовал.
* * *
«С 14» была заперта, а «С 13» открыта, и в ней торчал ключ с точно такой же черной биркой, как и на ключе «С 14». Две вместительные автоматические камеры хранения в нижнем ряду трехэтажных шкафов.
— Это то, что вы искали? — спросил Эрик.
— Кажется, да, — кивнул я.
— И что теперь будем делать?
— Немного погуляем вокруг и убедимся, что здесь нет знакомых лиц.
— Разумная мысль.
Мы походили, постояли у стены, где кончались ряды камер хранения, но, насколько я мог судить, все люди в аэропорту были мне совершенно незнакомы. Потом не спеша подошли к шкафам, Эрик встал спиной к «С 13», готовый в любой момент мужественно отразить атаку врага, а я спокойно выудил из кармана ключ и вставил его в замок «С 14».
Ключ без труда влез в замочную скважину. Ошибки не было. Замок щелкнул, и дверь открылась. В камере могло бы уместиться два больших чемодана, но на нацарапанном дне, будто забытый и бесхозный, лежал листок бумаги.
Я нагнулся, достал его и спокойно положил во внутренний карман пиджака. Выпрямляясь, спросил у Эрика:
— Кого-нибудь заметили?
— Ни души из тех, кого мы знаем.
— Давайте выпьем кофе.
— А что с камерой?
Я поглядел на «С 14» с ключом, торчавшим из замка открытой двери.
— Она нам больше не нужна.
Мы направились к буфету, Эрик купил кофе для нас обоих и пару сандвичей для себя. Потом мы устроились за грязноватым пластмассовым столом среди пассажиров с раздутыми сумками, детьми, бегавшими вокруг, и родителями, запрещавшими им бегать. Чуть ли не с трепетным чувством ожидания я вынул листок, который оставил в камере хранения Боб Шерман.
Я предполагал, что это должно быть что-то, дающее повод для шантажа. Интимное письмо или фотография, которую никто не рискнет показать жене. Но оказалось, ни то и ни другое. Боб Шерман оставил в камере хранения нечто, вообще непонятное мне.
Лист бумаги, казавшийся толстым, потому что был сложен в несколько раз. Когда я его развернул, он вытянулся в ленту почти три фута длиной и около шести дюймов шириной. Эта полоска бумаги была разделена на три колонки, которые, похоже, надо читать снизу вверх. Но ничего прочесть я не смог, потому что каждая колонка шириной в полтора дюйма[6]состояла из квадратов и прямоугольников, а не из цифр и букв. Квадраты и прямоугольники отличались друг от друга только более сильным или слабым затемнением. Вдоль левого края листа с правильными промежутками стояли цифры, начиная с тройки наверху и кончая четырнадцатью внизу. В верхней части ленты от руки было написано «Сводка данных».
Я сложил лист и снова спрятал в карман.
— Что это? — спросил Эрик.
— Не знаю.
— Кнут разгадает. — Он допил кофе.
Я полагал, что это дело не имеет отношения к Кнуту.
— Нет, — сказал я, — бумага привезена из Англии. И, по-моему, ее надо отвезти туда и там узнать, что это такое.
— Это дело ведет Кнут, — со спокойной настойчивостью возразил Эрик.
— Но я тоже веду это дело. — Немного помолчав, я нерешительно продолжал:
