Все покинули Кругляш через двери, выходящие на улицу. А мы с Мураховским зачем-то снова полезли в подземный ход.
Когда поднялись по ступенькам у входа в его кабинет, Мураховский поморщился, потер лоб и сказал:
– Иди погуляй. О том, что видел в Кругляше, никому ни слова. – Он еще раз потер лоб и добавил: – Считай, что тебе повезло. Раньше мальчишка у нас только спички умел по столу взглядом таскать. Мы и сами не знали, на что он способен. Да, тебе повезло. Определенно.
7
Меня просто распирало. Хотелось поделиться тем, что я увидел. Точнее, хотелось бежать и кричать: «Это реально! Дети-Омега существуют! Я верю в Анжелу!» Ну и так далее.
Однако я понимал, что за мной наблюдают, что от меня чего-то ждут, неизвестно чего; но то, чего от меня ждут, важно для Бура и его команды, поэтому, если я хочу проникнуть глубже и получить, возможно, шанс на спасение, не стоит сейчас дергаться.
Так что я не побежал в избушку докладывать обо всем Анфисе, а вместо этого пошел в спортгородок, залез на турник и стал подтягиваться. Это была неплохая идея. Физическая нагрузка лучше всего помогает справиться с возбуждением.
Давненько я не подходил к перекладине. Тело казалось чужим и неоправданно тяжелым. Подтянувшись три раза, я хотел спрыгнуть, уж больно непослушными были мышцы. Но пересилил себя. Четыре, пять, шесть… На седьмом я понял, что выдохся. Руки из последних сил сжимали металлическую трубу турника, – еще секунда, две, и пальцы соскользнут. Но какая-то сила заставила меня продолжать. Восемь, в глазах потемнело, девять, это уже подтягивался не я, а комок одеревенелого от боли и усталости мяса, десять… Всё! Теперь-то уж точно всё. Тем не менее я зачем-то продолжал цепляться за металл. И вдруг вспомнил, как полковник со спокойным лицом ломает горло Тэгу и затем, хотя это уже было бессмысленно, вбивает кости его переносицы в и без того умирающий мозг. Я не позволю… Этому… Повториться! Одиннадцать. Двенадцать! Пальцы соскользнули, и я ударился ногами в землю. Коленки подогнулись, голова кружилась, горячее дыхание со свистом вырывалось из груди.
Я присел на корточки, ожидая, когда отступит темнота в глазах. Некрасиво было бы упасть в обморок на спортплощадке.
Итак, двенадцать. Неплохо, скажете вы. Неплохо для тридцатидевятилетнего мужчины, склонного к полноте. Но это если не знать, что еще восемь лет назад я уверенно подтягивался двадцать шесть раз. Широким хватом. Из-за головы.
Почему-то захотелось увидеть отца. Может быть, вспомнил, как он шестилеткой водил меня на стадион, где учил подтягиваться и делать подъем переворотом.
Где они сейчас с мамой? Как живут?
В первый же день Потепления они, как тогда говорили, перевернулись, то есть стали тихими. Через неделю бросили московскую квартиру, нашли где-то подводу с толстой рыжей лошадью с мохнатыми ногами, погрузили пожитки и уехали на родину отца, в Астрахань. Спустя два года приехавший из тех краев в Москву человек передал от них письмо, в котором родители рассказывали, что живут хорошо, Волга очень чистая, рыбы много, цветут розовые лотосы, и неплохо было бы, чтобы я разок хотя бы приехал к ним с ребенком. Странно, они почему-то были уверены, что у меня есть ребенок. Возможно, оттого, что видели, как изменилась после Переворота Надя и наши с ней отношения.
А я не приехал. И даже не ответил на то письмо. И никакого ребенка у нас с Надей не было.
Почему так складывается, что у человека есть всё – лучшая в мире женщина, хороший дом в прекрасном городе, райский климат, здоровье, уверенность в завтрашнем дне (не та, за которую раньше принимали временное ослабление страха перед будущим, вызванное сделанными накоплениями финансов, а настоящая), в общем, есть всё, а человек все равно живет неправильно?
Я понимал в те минуты, что вся моя жизнь, за исключением встречи с Надей, была прожита не так. И, подчиняясь внезапному порыву, дал себе слово, что если выберусь из этого инкубатора, то рожу ребенка, обычного, не Омега, и поеду с Надей в Астрахань, к родителям.
Но в следующее мгновение голову посетила дикая мысль. А может, позвонить им? Раз про Анжелу все правда и раз рядом такие ДЕТИ, то почему не попробовать? Может быть, Анфиса была не так уж и не права, когда просила Чагина, чтобы он позволил своему сыну Леше помочь ей. Сделать всего лишь один звоночек.
Но тихие никогда не хранят мобильных телефонов. Значит, позвонить им нельзя.
Тогда – бабушке! ТУДА. Туда, куда исчезли родители Анфисы и многие другие старики, которые, вероятно, просто не успели стать тихими. Где они? Кем они стали? Может быть, их нужно было спасать? А может быть, совсем наоборот, – лучше было бы даже не думать о них.
Дойдя в своих размышлениях до этой точки, я встряхнулся и решил, что нельзя терять ни минуты. Терпение терпением, осторожность осторожностью, но надо и делать что-нибудь. Действовать.
Переполненный решимостью, я вначале хотел было пойти к полковнику и спросить его напрямую, зачем я им и какова моя роль в проводимом ими эксперименте с детьми, но побоялся, что Бур спросит, как у меня дела с Анфисой? И работаем ли мы над приплодом? Что я ему отвечу?
Нет, пока рановато ставить вопрос ребром, подумал я и пошел поглядеть на разгрузку таинственного ила. Как раз в это время в ворота въехала груженная доверху телега, накрытая брезентом.
8
Но в телеге оказался не ил, а продукты. Мешки с мукой, сахар, ящики со сгущенным молоком, картофель, лук, растительное масло, яблоки.
Охранники снимали продовольствие с телеги и заносили в длинное здание с высоким потолком, которое стояло слева от ворот и которое я принял в первый день за мастерские. Возможно, его использовали еще и как склад. Мужчины в камуфляжке смотрели на меня недовольно, с угрозой, но никто не отгонял меня, и мне удалось разглядеть, что внутри просторного сарая они подходили к широкому люку в полу и спускали мешки и ящики вниз по широкой металлической полосе, напоминавшей детскую горку. Через несколько минут снизу раздался голос:
