Он вдруг спохватился, что говорит слишком громко и чересчур сильно жестикулирует. Он опустил руки и замолчал.
Они остановились у двух высоких елей. В ветвях пели какие-то птички. Солнце снова спряталось за тучами, начал накрапывать дождь.
— Пройдемся еще? — спросил Йон. — Или вернемся? Видишь, начинается дождь?
— Мне он не мешает, — ответил Рейне и натянул на голову капюшон.
— Да, у тебя хорошая куртка.
— Просто великолепная. В ней не промокнешь.
— Примерно как и моя, — сказал Йон и, надев капюшон своей дорогой фирменной куртки, затянул его шнурок под подбородком.
Они пошли дальше.
— Она не рассказывала тебе о смерти нашего отца? — спросил Йон.
— Она мне вообще ничего не рассказывала, — ответил Рейне.
— Откуда же ты тогда об этом знаешь?
— От… — Он помедлил с ответом, потом сказал: — От одного общего знакомого. Но я знаю об этом только в самых общих чертах.
— Люди много болтают. Но я знаю, как все было на самом деле. В тот день у отца был очередной припадок ярости. Я бегал по комнате и наткнулся на телевизор. На телевизоре стояла открытая банка пива. Она опрокинулась, и пиво залило телевизор. Отец взбесился и принялся меня избивать. На этот раз он взбесился всерьез, он уже ничего не слышал и не видел. Каждый раз, когда я пытался встать, он очередным ударом валил меня с ног. Казалось, он не мог терпеть, что я еще двигаюсь, что я вообще еще жив. Я лежал неподвижно, покуда у меня хватало сил, но стоило мне поднять голову, как он снова начинал меня бить. Я был уверен, что он хотел меня убить. Мне хотелось только одного — чтобы я умер, а не стал таким же живым трупом, как мать.
В конце концов я потерял сознание, и это, кажется, уняло отца. Когда Ангела вернулась домой и увидела на полу мое бесчувственное тело, а отца — храпящим в кровати, она пошла в подвал и принесла канистру с бензином, который заливал в мопед один из старших братьев. Ангела велела мне выйти на улицу и ждать, когда она выйдет. Я уже и сам был убежден, что из дома надо бежать. Если мы разойдемся, сказала Ангела, то встретимся у ее подруги.
Я сделал все, как она сказала. Я в тот момент плохо видел, потому что глаза опухли от ударов отца. Мне было плохо, меня тошнило, кружилась голова. Как потом выяснилось, у меня было сотрясение мозга. Я оперся на стену дома и стал ждать.
Внезапно я услышал громкий хлопок. Из двери выбежала Ангела, схватила меня за руку, и мы бросились бежать. Побежали мы к ее подруге, которая жила в двух кварталах от нашего дома. Войдя в ванную, я посмотрел на себя в зеркало. С заплывшими глазами и распухшими губами я выглядел как лягушка. Или это было позже, когда лицо посинело и позеленело, я стал похож на лягушку. Подруга заварила кофе. Мы сидели на кухне и пили кофе, когда по улице, воя сиренами, промчались пожарные машины. «Все хорошо, все хорошо», — без конца повторяла Ангела. Она была в каком-то шоке. Подруга спросила, что с нами стряслось, почему я так страшно выгляжу и почему мы примчались к ней сломя голову и едва дыша. Но Ангела только смеялась. Потом она закурила сигарету и сказала, что все в порядке. Нам надо только выпить по чашке кофе и немного отдохнуть.
Потом в дверь позвонили. Это была полиция. Нас с Ангелой посадили в разные автомобили. Она подмигнула мне и улыбнулась, когда полицейские заталкивали ее на заднее сиденье. После этого я не видел ее много лет.
Я не видел ее, когда она была в тюрьме. Я мог бы навестить ее в тюрьме, да и она могла бы прийти ко мне после освобождения, но ни того ни другого не произошло. Думаю, что мои приемные родители не хотели, чтобы мы встречались.
Мою мать мы однажды навестили в больнице с мачехой. Я увидел старуху, лежавшую в зарешеченной кровати. Старуха бессмысленным взором смотрела в потолок. Рот зиял, как черная дыра, лицо было сморщенным и крошечным, как кулачок. Я помнил мать до того, как отец ее покалечил, хотя мне было тогда всего три года. Я не понимал, какое отношение моя мать имеет к этой старухе. Она же ничем не дала знать, что узнает меня. От нее пахло мочой, калом и каким-то душистым мылом. Это было страшное переживание, и я больше никогда не был в больнице.
Освободившись из тюрьмы, Ангела приехала ко мне. Мы встретились где-то на нейтральной территории, я уже не помню где. Помню только, что мы сидели на скамейке перед каким-то фонтаном. Моя приемная мать сидела на соседней скамейке и не вмешивалась в разговор. Ангела была оживленна и весела, говорила, что скоро уедет в Австралию.
— В Австралию? — перебил Рейне Йона. — Почему в Австралию?
— Это была давняя ее мечта. Когда она училась в школе, учитель английского языка помогал им находить друзей по переписке. Ангела начала переписываться с какой-то девочкой из Австралии. Та прислала ей фотографию своего дома на берегу моря. Эта подруга, видимо, не представляла себе огромного расстояния и экономического неравенства, которые их разделяли, и писала, что было бы здорово, если бы Ангела приехала к ней в гости. Переписка вскоре прекратилась. Наверное, Ангела недостаточно хорошо владела английским.
Но она так и осталась навсегда захваченной мечтой об Австралии. Присланная той девочкой фотография всегда висела у нее над кроватью. Когда ее спрашивали, что это за дом, она рассказывала о своей австралийской подруге и о приглашении. Она говорила всем, что обязательно поедет, когда соберет достаточно денег. Она ходила в туристические бюро и приносила оттуда проспекты об Австралии. Это был пунктик, и никто не воспринимал ее мечтания всерьез.
Но теперь, выйдя из тюрьмы, она всерьез собралась лететь в Австралию.
Она собиралась начать там новую жизнь и говорила, что когда устроится, то заберет и меня в Австралию. Она уже купила билет, но говорила, что перед отлетом ей надо сделать одну очень важную вещь. Я так и не понял, что она имела в виду.
То, что Ангела собиралась сделать, касалось нашей матери. Она побывала в больнице после своего освобождения из тюрьмы и пришла в ужас от плохого ухода. У персонала не было времени как следует кормить таких больных. Им давали пару ложек, а потом просто уносили поднос. На спине у матери были огромные пролежни, волосы были спутанными и давно не мытыми. Ангела пошла на пост и поругалась с сестрами и врачами.
До того как Ангела попала в тюрьму, она ходила к матери каждый день, сидела с ней, терпеливо кормила, расчесывала ей волосы и пела песни. Она не могла бросить мать.
Когда она пришла в больницу в последний раз, то растворила в соке сонные таблетки и дала матери выпить раствор из поильника. Она спела ей «Ты чудный мой хрусталик», а когда мать заснула, надела ей на голову пластиковый пакет и задушила. Дело происходило в трехместной палате. Но пациентка, лежавшая на соседней койке, в тот момент из палаты отлучилась и ничего не заметила, а третья койка была свободна.
Потом Ангела сунула пакет в карман, преспокойно вышла из больницы и поехала в аэропорт.
Но персонал заметил, как она пришла в больницу, и, зная, что она сделала с отцом, сестры сразу заподозрили ее, когда обнаружили мать мертвой, а врач констатировал смерть от удушения. Из больницы сразу позвонили в полицию. Ангелу арестовали в кафетерии аэропорта, где она воодушевленно рассказывала какой-то незнакомой женщине об Австралии. Смешно, но она, как и после убийства отца, снова пила кофе во время ареста.
