Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 43
имевшего немалое значение «поворотного пункта» 1937 года, когда программу администрации наконец удалось отстоять перед судом. Эта эпическая борьба между исполнительной и судебной властью, как и другие аспекты «Нового курса», подробно рассматривалась в нацистской литературе, и нацистские авторы видели ее так же, как и американские реалисты: как проверку того, способны ли «смелые эксперименты» политиков «Нового курса» одержать верх над «устаревшими» юридическими концепциями положений Конституции в пользу необходимых «реалистических» действий перед лицом экономического кризиса. Как отмечал один нацистский комментатор, решения Верховного суда, опротестовывавшие программы первых лет «Нового курса», были «непостижимо формалистичны и чужды реальности»[467].
С немецкой стороны в те же годы в нацистских статьях и книгах также доминировал антиформалистичный подход, хотя нацисты не употребляли термин «реализм» столь же часто и последовательно, как американцы. Участвовавшие в этом нацистские юристы пользовались наибольшим влиянием в Германии XX века – хотя после войны все они предпринимали решительные усилия, чтобы предать забвению свою нацистскую деятельность. Сегодня Германия уже не может гордиться нацистским реализмом 1930-х годов[468]. Тем не менее действительно существовало нечто, что разумно называть нацистским реализмом 1930-х, и он был достаточно распространенным юридическим движением. Удивительный факт: когда ученые намереваются описать юриспруденцию как Соединенных Штатов, так и нацистской Германии, они приходят к практически идентичным формулировкам. Мы читаем, что американскими правовыми реалистами двигало «ощущение, что законодательство и жизнь не соответствуют друг другу»[469]; точно так же мы читаем, что для нацистов великой целью являлось «преодолеть отчуждение между жизнью и законом»[470]. «Жизненный закон впереди формального права – фундаментальный движитель национал-социалистской законодательной жизни», как выразился один нацист[471]. Приведение закона в соответствие с «жизнью» и «реалиями общества» в те беспокойные годы звучало как лозунг по обе стороны Атлантики.
Так какова же в точности связь между двумя «реализмами», нацистским и «нового курса»? Безусловно, в 1930-е годы имелось множество экспертов, считавших, что они крайне близки. Как писал Дж. Эдвард Уайт, в течение десятилетия американским правовым реалистам приходилось сражаться с «воспринимаемыми взаимосвязями между их моральным релятивизмом и появлением аморальных тоталитарных правительств»[472]. К примеру, в апреле 1934 года Карлу Ллевелину, ведущему голосу американского правового реализма, заявили: «Вас воспринимают как истинного нациста, готового влиться в кровь нового Рейха». Ллевелин, бывший полностью преданным либералом, реагировал с неподдельным гневом[473], но он был не единственным, кому пришлось столкнуться с неприятными ассоциациями, которые вызывал «реализм» в 1930-х. Еще один достойный упоминания пример – Ганс Моргентау, первопроходец «реализма» в международных отношениях. Моргентау начал свою карьеру молодым юристом в Германии, где он впитал самую продвинутую немецкую юридическую мысль Веймарской республики. Но после прихода Гитлера в 1930-е он сбежал за границу и, как новоприбывший юрист, в Америке старался избегать термина «реализм». Как пишет его биограф, «поскольку он беспокоился, что это может побудить американских читателей поместить его в лагерь американского правового реализма или, что еще хуже, вызвать ассоциацию с нацистскими идеологами, которые также отстаивали „реалистичный“ взгляд на закон»[474]. Лишь после Второй мировой войны Моргентау вновь стал готов защищать «реализм».
Хотя к нашему «наиболее важному местному правоведческому движению» в начале 1930-х и прилипал запах нацизма, это вовсе не означало, что американские правовые реалисты сочувствовали нацистам. Во всяком случае, подавляющее большинство из них. На самом деле реалисты были фашистами не в большей степени, чем Франклин Рузвельт – диктатором[475]. Из самого факта существования нацистского варианта реализма никак не следует, что мы должны съеживаться от ужаса перед всем, относящимся к нашим собственным традициям. Движение американских правовых реалистов породило ряд выдающихся идей, у которых, на мой взгляд, и сейчас все еще многому можно поучиться[476]. Более того, следует отметить, что именно американский правовой реализм эпохи «Нового курса» в конечном счете заложил основу для дела «Браун против Образовательного совета» в 1950-е годы[477]. Так или иначе, какое бы сходство тут ни имелось, остается фактом, что нацистские суды погрузились в чудовищную бездну беззакония. Даже в худшие свои времена американские суды были намного справедливее[478]. Тем не менее, несмотря на все это, между реализмом «Нового курса» и нацистским реализмом наличествовали безошибочные сходные черты, и мы не можем надлежащим образом оценить интерес нацистов к американскому расовому законодательству и нацистское чувство родства с Соединенными Штатами в первые годы гитлеровского режима, пока не попытаемся хотя бы в какой-то мере их осознать.
О реализме в Америке «Нового курса» и в нацистской Германии можно сказать намного больше, чем я рассматриваю в своей работе; эта тема требует отдельной книги. Здесь же я хотел бы лишь подчеркнуть очевидное: «реалисты» обеих стран с одинаковым старанием стремились разрушить препятствия, которые «формалистичная» юридическая наука возводила на пути «жизни» и политики. И «жизнь» как в Америке «Нового курса», так и в нацистской Германии была наполнена не только экономическими программами, целью которых было вывести обе страны из депрессии. «Жизнь» также включала расизм.
Именно здесь сходства между реализмами нацистской Германии и Америки «Нового курса» всерьез вынуждают нас ерзать на стуле. Американский правовой реализм был свойствен не только либералам, подобным Карлу Ллевелину; его принимали как должное также многие известные американские расисты 1930-х[479]. «Реалистическое» отношение в американском законодательстве не просто включало подчинение тем, кто принимал политические решения, когда речь шла об экономических законах; то же самое верно и в отношении расистских законов. И хотя некоторые реалисты выступали против американского расизма в 1930-е годы, большинство обходило расовый вопрос молчанием[480]. В этом смысле американский правовой реализм начала 1930-х был полностью уместен в первые годы «Нового курса», основанный, по сути, на мефистофелевском договоре между экономическими реформаторами и южными расистами. Та же «реалистическая правовая философия», которая могла использоваться для защиты «смелых [экономических] экспериментов» Франклина Рузвельта, могла также использоваться для защиты расизма Демократической партии Юга.
Так представлялась немецким юристам обстановка в Америке в первые годы режима Гитлера. Америка была страной, соединившей экономические реформы в эпоху Великой депрессии с расизмом. Ее расистская сторона достоверно описана Генрихом Кригером, чьи исследования во многом сформировали нацистские представления об Америке. Бывший студент по обмену юридического факультета университета Арканзаса, а затем немецкий юрист, чья работа попала в руки чиновников министерства юстиции, разрабатывавших «Закон о крови», Кригер видел, что глубокие противоречия в американских расовых законах ничем не отличаются от глубоких противоречий в американских экономических законах. И как он писал, «Соединенные Штаты были страной, разрывавшейся между двумя формирующими силами, формализмом и реализмом». Когда
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 43
