— Лили, поди-ка сюда. — Позволив Гийому расспросить ее — в надежде, что она скорее откроется другу, — я решил, что ничего не потеряю, если обращусь к ней сам. — Лили, у меня для тебя что-то есть. Видишь? Очень вкусная лепешка. А в ней орехи. Хочешь такую? Да? У меня есть еще одна… вот здесь. Нет, здесь ничего нет. Может быть, в рукаве? Давай посмотрим? Нет. Может быть, мы найдем ее там, где ты видела человека со стрелами? Мне кажется, она там. Покажешь мне? Да? Тогда пойдем.
И таким образом я вышел за деревню, держа за руку трехлетнюю малышку, в сопровождении ватаги других детей. Мы подошли к краю пшеничного поля, за которым круто поднимался вверх каменистый склон, с редко растущими деревьями. И все-таки убийца имел достаточно возможностей миновать Кассера так, чтобы его никто не заметил — кроме, наверное, маленькой девочки, слишком маленькой, чтобы ее саму заметили.
Я осмотрел место, которое указала Лили, и притворился, что нашел там медовый орех. Она жадно схватила его, но не торопилась отвечать, когда я стал спрашивать ее о дне и времени.
— Она давно мне уже об этом говорила, — вмешалась Прима.
— Когда?
— Давно… много дней назад…
— Наверное, до того, как мы нашли отца Августина, — перебил Гийом, — потому что с тех пор нам не разрешают одним выходить из деревни.
Как я уже упоминал, Гийом был умница.
— Ты испугалась, Лили? Когда увидела этого человека? — спросил я, и она покачала головой. — Почему? Он тебе улыбнулся? Ты узнала его? — Она снова покачала головой, и я уже начал отчаиваться выпытать у нее хоть одно слово. — Кажется, эта девочка проглотила язык. Ты можешь говорить, Лили, или ты проглотила язык?
В ответ она высунула язык, чтобы я убедился, что это не так.
— А! — вдруг воскликнула Прима. — Я знаю! Она сказала, что видела одного солдата, который был с отцом Августином. А я сказала, что она врет, потому что тогда они уже уехали в форт!
— То есть это произошло в тот же день?
— Да.
— Лили, посмотри-ка на меня. На том человеке была кровь? Нет? Не было крови? Какие у него были волосы? Черные? Каштановые? А одежда? Лили? Посмотри на меня.
Однако я был слишком нетерпелив; губы у нее задрожали, и она захныкала. Я едва не ударил ее, да простит меня Бог!
— Вот глупая, — посочувствовал Гийом. — Дайте ей еще орех.
— И мне! И мне!
— И мне тоже дайте!
Потратив много времени и сил, я установил, что у вооруженного мужчины были черные волосы, зеленое платье и синий плащ. Я пытался узнать, уезжал ли в тот день этот человек в Кассера вместе с отцом Августином, но напрасно. Вскоре выяснилось, что Лили не умеет отличить одного вооруженного человека от другого.
И все же я существенно расширил объем своих сведений. И я был доволен, очень доволен, потому что ни один из стражей отца Августина не имел зеленого платья или колчана со стрелами. Из этого можно было заключить, что человек, замеченный у пшеничного поля, не служил у нас, и, значит, мог быть убийцей, хотя на этот счет я не был уверен.
И до сих пор я не уверен, ибо, старательно исследовав вопрос, я не смог более ничего выяснить. Хотя я велел родителям Лили самим ее расспросить, они были простые люди, такие же бестолковые, как и их дитя, и большой помощи от них я не ожидал. Их соседи не передали мне никаких полезных сплетен или соображений; как и говорил Роже Дескалькан, обитатели Кассера ничего не видели, ничего не слышали и ничего не подозревали. Кроме того, они все клялись в преданности католической вере и хвалили отца Августина за то, что он не совал нос в их дела. Действовал я, разумеется, осторожно и хитро — несколько раз я даже подслушивал под окнами. Но спустя два дня, когда я полюбился всем и каждому благодаря лепешкам, добрым словам и нескольким уклончивым обещаниям, портрет сомнительного свойства, полученный от Лили, оставался моей единственной победой. Я не обнаружил ни единого следа ереси, если не учитывать, — как я обычно и делаю, — бесконечных сетований на десятину. Я не услышал ни единого оговора, и это меня удивило, ибо редко случается, чтобы дознание в деревне не подтолкнуло хотя бы одного жителя оклеветать своего врага, якобы припомнив, что тот ел мясо в пост или выплюнул гостию во время мессы.
Итак, надежды мои были обмануты, но дух мой не был угнетен. Словно бы великое пламя Любви Господней, воспылав в моем сердце на том росистом лугу, оставило после себя тлеющие угли, что освещали все темные закоулки моей души и не давали духу моему очерстветь и охладеть. Уверяю вас я в два раза больше думал о моем мистическом единении с Господом, чем о моем деле, и тем не менее сие божественное забытье не затмило мне разум, но сделало его ясным, прозорливым и сильным.
Сдедует также признать, что я много думал о женщинах в форте, а это было уже не столь похвально. Я даже послал одного из солдат в Лазе за «Золотой Легендой» (или по крайней мере той ее частью, где говорилось о святом Франциске), — которую я не мог вручить Алкее лично, не желая, чтобы моя многочисленная и бесцеремонная стража вновь потревожила покой Вавилонии. Я оставил книгу у отца Поля, взяв с него обещание доставить книгу при первой возможности. Внутри я написал: «Пусть учение святого Франциска указует вам путь, как звезда, и утешает в минуты горя. Надеюсь увидеть вас этой зимой в Лазе. Да благословит и охранит вас Господь; ждите вестей».
Эту надпись я, разумеется, сделал на местном наречии и надеялся, что Алкея прочтет ее своим подругам.
Вернувшись в Лазе, я узнал, что за время моего отсутствия произошло много нового. Привезли изрубленную голову и — несмотря на далеко зашедшее разложение — установили, что она принадлежит отцу Августину. Посему приор Гуг велел захоронить останки, и как можно скорее: состоялись скромные похороны и заупокойная месса. Нашлась также и епископская лошадь, к великой радости ее владельца. Роже Дескалькан получил известие от одного из местных кастелянов, что двое детей из Брико видели нагого незнакомца, купавшегося в ручье, но испугались и убежали, когда он замахнулся на них мечом. Со слов этих детей, неподалеку была привязана лошадь, однако больше никого они не заметили.
Определить точное время этого происшествия было трудно, но сенешаль был убежден, что это случилось в день смерти отца Августина. Портрет незнакомца тоже был несколько расплывчат. «Большой и волосатый, с огромными зубами и красными глазами» — так передал сенешаль слова детей. И все же он разослал это всем королевским чиновникам в нашей провинции, — вместе с описанием мужчины, которого Лили видела близ пшеничного поля. Я не питал иллюзий насчет пользы столь неполного effictio, но Роже был доволен.
— Мало помалу, — сказал он, — шаг за шагом. Мы знаем, что их было по меньшей мере трое: один ушел по горам в Каталонию; один — на восток, к морю; один — на север. Тот, который направился на север, был большой и волосатый. Тот, что двинулся на восток — бросил свою лошадь.
— Лошадь епископа, — поправил я. — Может быть, потом он пересел на свою собственную? Лили не видела лошади. Была ли лошадь у ручья похожа на лошадь епископа, или убийцы, придя в Кассера пешком, скрылись на ворованных лошадях?
