Затем она снова завизжала, как визжат грешники в аду, и, взглянув ей в лицо, я увидел совсем другое лицо — красное и искаженное, я увидел торчащий синий язык, оскаленные зубы, вытаращенные глаза и вздувшиеся вены. Я увидел лик дьявола и до того устрашился видом его, что с губ моих — к моему глубокому стыду — сорвалось проклятие, а Вавилония стала его повторять с нечеловеческой быстротой.
— Пустите ее! — крикнула Алкея. — Вы боитесь, отец, пустите ее!
— Но она вас поранит! — задыхаясь, отвечал я.
— Пустите ее!
Так случилось, что выбора у меня не было, ибо в этот самый момент нас с Вавилонией растащил один из моих солдат. Я и не знал, что мои стражи уже прибыли в форт; привлеченные устрашающими воплями, они увидели, как я сражаюсь с фурией, бледный, с расцарапанным в кровь лицом. И, наверное, не было ничего удивительного в том, что они переусердствовали в применении силы.
— Отец мой! Отец Бернар, вы ранены?
— Пустите ее! Вы, прекратите это, отпустите ее! Перестаньте! — Я был очень зол, потому что они схватили Вавилонию и швырнули ее на землю, и один из солдат, огромный толстый мужлан, встал коленями ей на спину. Стряхнув с себя моих спасителей, я дал ему здорового пинка, от которого он завалился на бок. Клянусь, он ни за что бы не поддался, будь он хоть бы в малой мере готов к этому.
— Девочка моя. Моя дорогая, Христос с тобой. Бог с тобой. — Бросившись к распростертому телу девушки, Алкея взяла в руки ее пыльную и окровавленную голову и стала баюкать. — Ты чувствуешь Его благодать? Ты чувствуешь Его объятия? Испей из чаши Его, дитя мое, и забудь все печали.
— Она ранена? — Склонившись над этой странной парочкой, я старался определить состояние Вавилонии, когда меня опять схватили и потянули назад. Мне снова пришлось высвобождаться из заботливых рук моих солдат, которые явно хотели уберечь меня от опасности. — Извольте немедленно меня отпустить! Мне ничто не угрожает! Смотрите!
И я указал на несчастную девушку, которая лежала у моих ног и стонала с закрытыми глазами. Стоявший подле солдат посмотрел на нее так, будто это была дохлая гадюка.
— Это она сделала, отец Бернар? — спросил он.
— Что?
— Это она убила отца Августина?
— Убила?.. — В первое мгновение я даже не понял. — Болван! — крикнул я и снова спросил, обернувшись к Алкее: — Она ранена? Они ранили ее?
— Нет.
— Извините.
— Вы не виноваты, — сказала Иоанна. — Но я думаю, простите, отец Бернар, я думаю, что вам лучше уехать.
— Да. — Моя стража была с нею солидарна. — Вы поедете с нами. Эта безумная выцарапает вам глаза.
И я сразу же уехал. Я решил, что так будет лучше, хотя и сожалел, что мой отъезд сопровождается такими неприятностями. Выехав со двора, я обернулся и увидел, что Вавилония уже поднялась на ноги и стоит спокойно, не визжа и не беснуясь, как женщина, полностью владеющая собой, — и я приободрился. Иоанна, я заметил, на прощание слегка взмахнула рукой — и это тоже ободряло. Некоторое время этот ее жест, нерешительный и виноватый, не шел у меня из головы.
Алкея, казалось, забыла о моем существовании; она даже не взглянула мне вслед.
При иных обстоятельствах я бы распекал своих стражей всю дорогу до Кассера, чем заслужил бы их молчаливое осуждение. Но вначале я был все еще слишком взбудоражен, чтобы говорить. Я думал о превращении Вавилонии, о дьявольских силах, которые, вероятно, его вызвали. Затем, когда мы миновали цветы, принесенные Иоанной, благодать Божия вновь вошла в мою душу. Она успокоила и усмирила меня; и стал я что агнец у тихих вод. «И удаляй печаль из сердца твоего, и уклоняй злое от тела твоего, — сказал я себе. — Ибо кто знает, что хорошо для человека в жизни, во все дни суетной жизни его, которые он проводит как тень?»[68]
— Друзья мои, — обратился я к своим спутникам, — делаю вам предложение. Если вы не станете говорить сенешалю, что я один ездил в форт, то и я не скажу ему, что никто меня не остановил. Вы согласны?
Они были согласны. Ну и конечно же их страхи сразу рассеялись и настроение поднялось. Остаток пути мы провели в приятной беседе о еде, о сумасшедших и о ранах, виденных нами в прошлом.
И было им невдомек, что моя душа жаждет общества, которое мы только что покинули.
Все обремененные
Я прожил у отца Поля два дня.
В первый день, вернувшись из форта, я отправился в Разье на встречу с прево. Самодовольный, напыщенный коротышка, он тем не менее очень подробно рассказал мне о своем расследовании убийства отца Августина расследовании, которое, приходилось признать, было проведено безукоризненно. По возвращении в Кассера я расспросил двоих мальчиков, Гийома и Гвидо, о том, как они обнаружили останки. Хотя я чувствовал, что их родители несколько встревожились, увидев своих детей беседующими со мной, но сами мальчики были только рады угодить мне, потому что я предусмотрительно прихватил с собой довольно лепешек и засахаренных фруктов, изготовленных по моей просьбе на монастырской кухне. Ну и конечно же вскоре мною заинтересовались все юные жители деревни: они караулили меня на пороге и заглядывали в окна. Но я не прогонял их, ибо детям несвойственно лгать. Если у вас достаточно терпения, доброты и готовности делать изумленное лицо, то вы можете многое узнать от детей. Они всегда заметят вещи, которые скрылись от внимания взрослых.
Например, расспросив о передвижениях отца Августина и его стражников, я задал вопрос, не проезжал ли через деревню кто из незнакомцев. Может быть, какие-нибудь люди в синей одежде? Которые могут жить в лесу, а по ночам приходить в деревню? Нет? А как насчет вооруженных людей, верхом на лошадях?
— Приезжал сенешаль, — сказал Гийом, умный мальчик Гийом. — С ним были его солдаты.
— И что?
— Он задавал те же вопросы. Он созвал всю деревню и спросил нас: «Вы видели каких-нибудь вооруженных людей верхом на лошадях?»
— А вы видели?
— Да нет.
— Нет.
— Никто не видел.
— Только Лили, — заметил кто-то из детей помоложе, а Гийом нахмурился.
— Лили? — сказал он, обращаясь к маленькой девочке с копной кудрявых темных волос. — Что ты говорила?
Но Лили только молча таращила глаза.
— Она видела человека со стрелами, — поспешила заверить нас подруга Лили. — Но без лошади.
— Со стрелами? — Снова Гийом взял допрос свидетельницы на себя. — Где это было, Лили? Ты должна была сказать сенешалю!
— Но она не видела лошади. А сенешаль спрашивал про лошадей.
— Прима, ты дура! Это не важно! Лили, когда ты видела этого человека? Как он выглядел? У него был меч? Лили? — Юная дева не отвечала, и у Гийома вдруг лопнуло терпение. — Да она ничего не видела! Она такая глупая! Она все выдумала.
