Понятно было, что Вран все равно узнает — ей не хватило бы мастерства уничтожить записи — но, по крайней мере, это означало бы, что ей не нужно объясняться).
Она прошла по мосту над пропастью, и оказалась у входа. Приложила ладонь к стене. В гладкой поверхности распахнулся проход, и Нимуэ вошла.
Она ощутила взгляд Башни — древний, медленный, пристальный, будто дремлющий дракон приподнял тяжелое веко. Она шла по коридору и чувствовала обтекающую ее силу — огромную, опасную, снисходительно допускающую ее присутствие. Страшно ей не было. У Нимуэ был допуск, она знала, что находится в безопасности, что Грозовая Башня подчинится ей — ненамного, на волос, на полволоса. Но этого будет достаточно.
— В обсерваторию, — негромко приказала она, и пол ушел из-под ног, вознося ее на вершину.
Это было как балансировать на спине у левиафана, плывущего среди моря. Сила, наполнявшая Башню, была про разрушение и про власть, даваемую разрушением, но еще больше — про контроль над разрушением. Башня была инструмент — восхитительно мощный, восхитительно точный, способный погасить звезду и срезать травинку у порога, не задев остальных. Равнодушный и равный стихиям и ангелам в своем равнодушии. Но все-таки Башня служила Врану, а Вран служил Авалону (или Авалон служил ему).
Нимуэ оказалась в зале, круглом и пустом — не слишком большом, но с потолком, уходящим ввысь и теряющимся в тенях. Пол казался мраморным и холодил ступни. Посреди зала стояло единственное черное кресло с высокой спинкой. Нимуэ вдохнула, выдохнула и села. Кресло дрогнуло и сжалось, обхватывая ее. Нимуэ ощутила себя стоящей на острие луча, бьющего из земли.
«Я хочу знать, что с Мирддином Эмрисом»
Драконий глаз распахнулся, прошел сквозь нее и уперся в небо. Нимуэ ощутила себя линзой, вставленной в телескоп. Поток внимания, бьющий снизу, раскрылся, как цветок, образуя сферу, и расщепился на мириады лучей, ринувшихся на все стороны света. Драконий глаз опустил внутреннее веко — белесую защитную пленку — прикрывая неумелого оператора. Замелькали неразборчивые образы, сливающиеся в белый шум, от которого закладывало уши и перехватывало дыхание, как от резкого перепада высоты. Это было некомфортно, но придавало уверенности. Никакое знание и никакая информация не пропадают из Аннуина. Когда она поймет, что происходит — она будет знать, что делать.
Прожекторы, шарящие по одиннадцати измерениям, нашли свою цель, и сошлись в один.
«Смотри».
На мгновенье она увидела Пустоши — мертвый берег, синее небо, красные дюны, черные тени наискось, силуэт, простертый на песке, отделенный от всего мира стеной своего нежелания.
Она хотела позвать — но не успела. Башня нашла ответ, который искала Нимуэ, и он вонзился в нее, как отравленная стрела.
Мир жесток, несправедлив, бессмысленен и полон боли. Не существует красоты и истины, которые бы их оправдывали. Если такова цена красоты и истины — пусть их не будет.
И если так — пусть не будет ничего. Пусть не будет ничего!
Драконий глаз презрительно сомкнулся — левиафан нырнул, уходя под воду и сбрасывая седока, у которого не было права отдавать такие приказы. Башня отключилась. Нимуэ обнаружила, что сидит, сжавшись, на пустом троне. Перед ней на полу разливался по мрамору багровый отблеск — от красных дюн, выведенных на экраны вокруг.
Она боялась пошевелиться. Нехорошая, сладостная и ядовитая горечь разливалась изнутри. «Уничтожить все, что дорого, и умереть». С этим нельзя было управлять Башней, и это нельзя было нести на озеро, с этим невозможно было делать вообще ничего — с исступленной радостью человека, нашедшего способ своей смерти.
Невозможность принимать и невозможность отрицать, острая, невыносимая тоска по несуществующей справедливости. Странная, противоречащая самой себе смесь презрения и великодушия, замыкающая ярость и отчаяние на себя. То, что Мирддин пытался скрыть в своих мыслях и не смог объяснить словами. Она вспомнила его последний поцелуй — злой и короткий, пахнущий отчаяньем — и у нее заныло в горле.
Она уже встречала такое в Пустошах — осколки былых битв, духи титанов, богов и героев, запаянные в единственном мгновении отчаяния, горя или триумфа, навсегда слепые и глухие ко всему остальному.
Она теперь понимала этот выбор, но это было больно. Почему никто ее не предупредил, что это будет так больно?
С этим нужно было смириться. Нужно было встать, нужно было возвращаться, но она продолжала сидеть и смотреть неподвижным взглядом на пустыню с чередой красных дюн, в которой никого, никого, совсем никого не было
Неизвестно, сколько прошло времени. Невидимый дракон дремал, не обращая на нее внимания. Изображение, выведенное на стены вокруг, не менялось. Вдруг Нимуэ ощутила чье-то присутствие. Нимуэ инстинктивно вжалась в спинку, но это была Эйрмид.
Эйрмид окинула взглядом панораму и глянула на Нимуэ:
— Твой смертный.
Нимуэ кивнула.
Эйрмид простерла руку повелительным жестом — перед ней соткалась панель управления. Эйрмид возложила на нее ладонь и прищурилась чему-то невидимому.
— Ах, — наконец, произнесла она. — Какой хороший мальчик. Умница Гатта, отлично научил. Смотри, он на каждом этапе очень технично себя уводит отовсюду, где не может больше оставаться. И очень заботится, чтобы собой никого не повредить.
— Но не получается, — ровно сказала Нимуэ.
— И не получится. Это в принципе невозможно. Но попытка очень милая.
Нимуэ передернуло.
Эйрмид бросила на дочь быстрый взгляд:
— Ты не представляешь, сколько может наворотить человек, бегающий от своей смерти. А уж человек, желающий смерти и боящийся ее одновременно… — она цокнула языком.
— Я могу что-нибудь сделать? — спросила Нимуэ.
Эйрмид хмыкнула.
— Ну, ты можешь сказать Врану. Он может вынуть твоего Мирддина из Пустошей и шмякнуть тебе на порог, как мышь. Он такое любит… но людей со сломанной волей к жизни все равно хватает ненадолго, имей в виду. Они просто немедленно заходят на новый круг, и все начинается заново.
Нимуэ уткнулась лбом в колени.
— Значит, ничего, — тихо сказала Нимуэ. — Я обещала себе не стоять между Мирддином и его судьбой.
Эйрмид села на подлокотник, обняла дочь и молча поцеловала в лоб.
— С людьми… всегда так тяжело?
Эйрмид хмыкнула:
— С людьми тяжело. С духами, с дану, с ангелами не легче. А о Едином я вообще молчу.
Если это должно было утешать — это не утешало. Нимуэ ничего не ответила. Эйрмид вздохнула.
— Знаешь, как говорят люди? «Не зови никого счастливым, пока он не умер». Это была хорошая история. Даже если и короткая.
Нимуэ отстранилась и села, сложив руки на коленях.
— Я… понимала, что так будет, — ровным голосом сказала она. — Я только не думала, что выйдет так… быстро.
Эйрмид внимательно заглянула ей в лицо:
— Если бы этого опыта не было в твоей жизни — ты была бы беднее или богаче?
— Это очевидный ответ. Любой опыт ценен, — бесцветно ответила Нимуэ.
Эйрмид вздохнула.
— Он еще может вернуться. Но даже если он вернется — для тебя это будет одно и то же. Он не вернется таким, каким уходил.
— Я понимаю, — ровно сказала Нимуэ. — Мне интересно другое. Ты знаешь, как все устроено, и продолжаешь считать, что мир хорош. Как ты это делаешь?
Эйрмид печально улыбнулась.
— Мой способ тебе не подойдет.
Нимуэ протестующе вскинула голову.
— Я продала душу Единому за падение Атлантиды, — мягко сказала Эйрмид. — Это была часть сделки. С тех пор я не могу считать иначе.
— Ты так ее ненавидела?
— Я так ее любила. Я очень ее любила, но Атлантида должна была быть разрушена. Должна была быть уничтожена, пока она еще не полностью предала себя самое и пока не разрушила весь мир. Есть много вещей хуже смерти. Много, много вещей… — Эйрмид смотрела куда-то в прошлое.
— Что значит «продать душу»? — помолчав, спросила Нимуэ.
Эйрмид моргнула, отрываясь от воспоминаний.
— Это значит «чтобы достичь цели, ты необратимо меняешься. И никогда не сможешь вернуться обратно».
— А, — сказала Нимуэ.
Нужно было принимать решение. В кончиках пальцев еще отдавалось острое, безрадостное удовлетворение — «никого и ничего нет». Оно растекалось внутри, как яд под корой дерева, и ему нельзя было ничего противопоставить, и нельзя было оставить так, как есть, потому что никто не снимал с нее обязательств — было озеро и были Срединные земли, она несла ответ за них и не могла перестать. Но горечь парализовывала ее.
Нимуэ опустила веки и позвала Башню.
«Ты — Страж?»
Холодное драконье внимание сконцентрировалось на ней.
«Я наблюдаю. Я охраняю. Я уничтожаю».
«Что ты уничтожаешь?»
«То, что прикажут».
«У меня боль внутри. Сделай так, чтоб ее не было».
Драконий глаз мигнул. И все прошло.
Экран, в котором отражались Пустоши, моргнул и погас.
Эйрмид крепче сжала плечи дочери, но ничего не сказала.
Мирддин засыпал
