любые такие действия, настаивал Гувер, следует отложить до окончания большевистского правления; как он деликатно выразился в меморандуме госсекретарю, реконструкция может состояться, только «когда наступит подходящий момент». В отличие от многих своих критиков (Хиббена, Робинса и Уордвелла в том числе) или некоторых экспертов из его организации (Хаскелла, Хатчинсона, Гудрича и Голдера), Гувер настаивал на том, что экономические перспективы России зависят от ее политической судьбы. Отказавшись от какой-либо существенной поддержки большевиков, он предложил только экстренную помощь. Однако даже эта продовольственная помощь, как он позже признал, «помогла советскому режиму наладить дела»[258].
Действительно, весной 1923 года, когда сотрудники АРА завершили свою работу, Советская Россия была намного сильнее, чем 18 месяцами ранее, когда они начали свою деятельность. Запасы продовольствия, хотя и не изобиловали, стабилизировались. Поскольку бразды правления сосредоточились в руках ослабленного инсультом Ленина, многие лидеры Политбюро обратились к внутренней борьбе, которая будет доминировать в советской политике в 1920-х годах. Хотя уход АРА значительно сократил западное присутствие в СССР, множество других организаций в небольших масштабах продолжили восстановительные работы. Миссия Нансена, получившая Нобелевскую премию мира в 1922 году, подписала новые соглашения с советскими официальными лицами, создав исследовательские станции, призванные помочь возрождению сельского хозяйства в России[259]. В начале 1920-х годов расширил свои программы «Джойнт», начав с гранта в 1,5 миллиона долларов на механизацию сельского хозяйства в своей зоне обслуживания. Усилия «Джойнта» в конечном итоге вылились в «Агро-Джойнт», который создал еврейские сельскохозяйственные поселения в Крыму[260]. Наконец, АКДСО квакеров взял на себя дополнительные задачи по восстановлению сельского хозяйства – эта работа заслужила высокую оценку Гувера: «Строительство России требует помощи, особенно в восстановлении сельского хозяйства»[261]. Все эти мероприятия имели место в России эпохи НЭПа, которая отказалась от полного государственного контроля над экономикой в пользу рыночных сил, хотя и ограниченных в некоторых секторах экономики. Относительная открытость советской экономики поощряла определенные виды иностранной деятельности, такие как программы оказания чрезвычайной помощи, концессии на национальные ресурсы, а также соглашения о производстве и лицензировании [White 1992; Фураев 1964; O’Neill 1987]. Но эти мероприятия были незначительными по сравнению с программой помощи АРА.
Деятельность АРА, миссии Нансена и более мелких агентств по оказанию помощи не предотвратили смерть пяти миллионов человек от голода или связанных с ним болезней в период с 1921 по 1923 год [Wheatcroft, Davies 1994: 63]. К этому числу едва ли можно свести последствия голода в русской деревне; части пострадавших регионов снова столкнулись с голодом уже в 1924 году, а сильный голод в 1932–1933 и 1946 годах принес дополнительные разрушения сельской России. Но между 1921 и 1923 годами американская помощь сыграла значительную роль в уменьшении страданий сельского населения России. Таким образом, цель Гувера помочь голодающим увенчалась успехом.
Для советских лидеров помощь АРА была недостаточной. Они ставили перед собой более широкую цель быстрого восстановления экономики, чтобы затем перейти к задаче индустриализации. Как сказал руководивший деятельностью по оказанию помощи голодающим Каменев во время дебатов в Политбюро, когда помощь была оказана: «…партия, систематически и настойчиво, не останавливаясь перед жертвами и не щадя никаких усилий, должна работать над ускорением этого процесса путем возможно быстрого восстановления промышленности и тяжелой индустрии»[262].
Немногие американцы, участвовавшие в оказании помощи голодающим, полностью разделяли эту точку зрения. Но многие американские эксперты, работающие над оказанием помощи голодающим или тесно связанные с политикой в отношении России, поддержали некоторые аспекты призыва Каменева. Эти эксперты, особенно исследователи из АРА, такие как Линкольн Хатчинсон и Фрэнк Голдер, рассматривали экономическое восстановление как цель равной, если не большей важности, чем экстренная помощь. Они пришли к этому выводу не из-за высокой оценки марксистской доктрины – и уж точно не из-за энтузиазма по отношению к большевикам, – а потому, что считали экономическое развитие крайне необходимым для России. Интерпретации русского национального характера способствовали возникновению ощущения, что русские нуждаются в помощи извне. Для этой группы экспертов экономическое восстановление стояло в стороне от политики. Напротив, Герберт Гувер настаивал на том, что политическая ситуация имеет приоритет и американское правительство должно изолировать Россию, которую он назвал «экономическим вакуумом», до тех пор, пока большевики не будут отстранены от власти[263].
Напряженность между экономическим и политическим пониманием России сохранится и в 1920-е годы, когда новая группа экспертов попытается объяснить возникновение Советского Союза и последствия этого. Линкольн Хатчинсон, размышляя о первом десятилетии существования СССР, признал «катастрофу, [принесенную] толпам людей», но также высоко оценил «общий уровень благополучия масс». Эта точка зрения станет более популярной среди американских экспертов позже, в 1920-е годы. Фрэнк Голдер, например, оставался оптимистом в отношении будущего России: «…крестьяне и рабочие будут быстро размножаться, – предсказывал он, – и <…> земля принесет изобилие». Что же тогда американцам делать с Россией? К 1924 году Голдер перешел из шумного мира политики и благотворительной деятельности в тихий библиотечный кабинет. Призывая новое поколение экспертов посвятить себя изучению России, он возлагал надежды на интеллектуальное взаимодействие с этой страной. Эксперты с «необходимой подготовкой, открытостью и широким видением», по мнению Голдера, могли бы найти новые решения русского вопроса[264]. Именно эти эксперты и их решения ознаменовали собой новый американский подход к России.
Часть III
МОДЕРНИЗИРУЮЩАЯСЯ РОССИЯ, ОТСТАЛЫЕ РУССКИЕ
Глава 7
Новое общество, новые ученые
С приходом к власти большевиков комментарии американцев о России расширились как по количеству, так и по спектру мнений. Новый режим в России в столь сильной степени вызывал как отвращение, так и восхищение, что эти чувства намного превосходили масштабы различных американских взглядов в поддержку или против царской России. Окончание военных действий в Европе в ноябре 1918 года вскоре привело к войне дома, в Соединенных Штатах. В 1919 году по США прокатилась волна крупных забастовок, насилия на почве расизма и амбициозных (хотя и неосуществленных) мечтаний о революции. Превосходящие силы, выступившие против радикальных перемен, изображали каждого, кто хоть немного был против статус-кво, большевиком. Все ресурсы государственной власти боролись с радикализмом, особенно связанным (даже отдаленно) с большевизмом, усиленно подавляя революционные настроения. Генеральный прокурор А. Митчелл Палмер возглавлял нападки на «большевиков» и иммигрантов, обычно приравнивая их друг к другу[265]. Даже в 1920 году, после отлива антисоветской волны, значительная часть американского общественного мнения, судя по публикациям, оставалась резко настроена против большевизма в России и Соединенных Штатах. Однако в то же время большевистская революция вдохновила радикалов, как новых, так и давнишних. Например, И. А. Гурвич, как и многие другие, сохранял верность марксизму, помогая переводить «Капитал» на идиш, но отвергал большевизм. Это вызвало некоторую напряженность в семье; его сын Николай помог вывести левых из Социалистической партии Америки в Ленинскую коммунистическую партию. Этот первоначальный раскол был предвестником того, что в американском радикализме на протяжении десятилетий будет доминировать фракционный политический процесс[266]. Богема Гринвич-Виллидж прославляла революционную культуру, в то время как давний лидер социалистов Юджин Дебс хвастался, что он большевик «с головы до пят»[267].
Повышенное внимание к России в Америке после Первой мировой войны также повлияло на изучение России американцами, хотя и неожиданным образом. Подобно Фрэнку Голдеру, который удалился из шумной политической сферы в тихие уголки библиотеки, эксперты по России искали убежища в научных идеалах и научных идиллиях. Чтобы защититься от
