— Что там можно делать?! — окрысился Тараскин. — Не книжки читали, само собой.
— А без вот этих, — Бульдог изобразил руками нечто округлое, — кульбитов вы можете сказать что-то конкретное? А то дело-то у вас совсем плохо, Тараскин. Лучше бы вам не кочевряжиться.
— Пили мы там. Так хорошо пили, что до сих пор не знаю, как до дома доехали.
— По какому поводу была пьянка? — поинтересовался Колодников.
— По поводу состояния души. Рыбалка не удалась, вот мы и оторвались.
— Значит, вы отрицаете, что видели на перекрестке у сорок шестого километра майора Леонида Голода и двух его коллег?
— Да, не видели мы там никого.
— И вы не стреляли в них из автомата Калашникова? — настаивал Бульдог.
— Нет.
— А зачем вы тогда сожгли свою машину и убили своего друга Заблудного? — спросил Шалимов.
Тараскин вскочил на ноги.
— Я никого не убивал! — прокричал он.
— Ну-ну! Потише.
— Я никого не убивал!
Шалимов взглянул на часы.
— Пора, наверное, передохнуть. Да и подследственного покормить надо.
Как обычно, все это пришлось делать на деньги самих милиционеров. Пока Тараскина кормили обедом на заказ из дешевенького ресторана, следователи в соседнем кабинете ели пирожки и пили горячий чай.
— Что-то тут не сходится, — сказал Шалимов.
— Что именно? — не понял Колодников.
— Ну, в этом деле с расстрелом наших парней.
Бульдог с ним не согласился.
— Наоборот все сходится. Они были на озерах в этот день, это раз. Возвращались этой дорогой в это время — два. Машина у них внедорожник — это три. От автомата они избавились, а потом Тараскин решил избавиться и от своего подельника. Понял, что они вляпались в слишком крупное дело. Не зря же он сжег свою машину. Телку какую-то даже не пожалел, придушил, лишь бы себе алиби сделать.
— Мне тоже кажется, что это он замочил своего дружка, — согласился Колодников. — Только почему?
У Бульдога Миши был ответ и на этот вопрос.
— Потому, что тот был готов его сдать. Если за рулем машины сидел Заблудный, то стрелял Тараскин. Или наоборот: Голод остановил их машину, за рулем уже лишенный прав Тараскин, майор высказывает ему свои претензии, происходит сцена у фонтана. Тараскин со злости вытаскивает автомат и всех их кладет. Потом они срываются с места. Заблудный уговаривает его пойти и сдаться, но ему то светит только несколько лет, и может даже условно. А Тараскина греет пожизненное. Вот он его и придушил.
Шалимову было чем на все это возразить.
— Есть только один фактор против. Резина, судя по остаткам покрышек, у него была все же не «Мишлем», а «Бриджстоун», и не зимняя. Шипы не могли сгореть, там слишком прочный металл.
На это у комитетчика не было никаких аргументов.
После столь скромного ужина Шалимов и Миша вернулись дожимать своего подследственного, а Колодников спустился вниз, в дежурную часть. Неожиданно он позвонил в собственный кабинет, Шалимову.
— Слушай, Сергей Александрович, а где эти два «клоуна» были на рыбалке? — спросил Андрей.
— На Иртешке.
— Да! Это интересно.
Через полчаса Тараскина препроводили в ИВС, на первую в его жизни ночевку за решеткой. А в кабинет же вошел невероятно довольный собой Колодников.
— Ну, что, раскололи? — спросил он.
— Пять раз! — зло ответил Бульдог.
— А я, кажется, понял, почему он молчит. Там, похоже, все было совсем по другому…
Этой же самой ночью произошло еще одно неприятное, с точки зрения криминальной сводки, событие. А начиналось все благостно. Когда Владимир Лопатин прошел в комнату, его поразил богато сервированный стол, украшенный старинным шандалом с семью горящими свечами.
— Однако! — сказал гость, рассматривая все расставленные на столе закуски. — Ты что, решила меня обкормить? К тому же тут закуски как раз на твою нынешнюю месячную зарплату.
— Ну, милый, у нас было столько общего за плечами, что мне ради тебя ничего не жалко.
Лопатин хмыкнул, сел за стол.
— Так ты что меня звала, вспомнить прошлое?
— И это тоже. Володь, открой шампанское. Охота сначала гульнуть.
Он помотал головой, но шампанское открыл. Себе гость налил виски. Первая порция спиртного развязала ему язык, вторая вернула природную веселость. Он откинулся на спинку кресла, начал вспоминать.
— Да, Вика, какие мы были в свое время рискованные. Помнишь, тогда, в облсуде, в перерывах между заседаниями? Рядом Хохлов что-то бубнит своему помощнику, замок не работает, а мы трахаемся на столе.
Хозяйка заливисто смеялась.
— А на подоконнике? — напомнила она.
— Да, на подоконнике! На окнах тюль, полдень, внизу площадь, там еще какой-то митинг был, пенсионеры что-то бузили, а мы на подоконнике!…
Когда они просмеялись, Владимир стал серьезным.
— Так ты меня что, звала, Вика, чтобы вспомнить, как мы с тобой в свое время трахались?
— Да нет, Володенька. Просто вспомнить. Вспомнить и напомнить. Ты тогда хорошо на моих костях поднялся. Вон сейчас, как сыр в масле катаешься. А мне из облсуда пришлось уйти в архив, да и то, там то чудом зацепилась. Хорошо, хоть стаж не прервался, все по юридической линии продолжился.
— Но квартирку то эту ты прикупила не на трудовые сбережения, — напомнил Владимир. — Три комнаты в центре города, это тебе не шалашик в Разливе.
— Да лучше шалашик с любимым, чем одиночество в трех комнатах, — вздохнула Виктория. — Кроме того, мне приходиться столько платить эту чертову коммуналку. Все же три комнаты. А охота и хорошо одеваться, и хорошо выглядеть. Я вот думаю, пластику сделать. Подтянуть лицо.
Лопатин ехидно улыбнулся.
— И ты ищешь спонсоров среди былых любовников? Я, какой у тебя по счету?
— Первый. И единственный.
Он хохотнул.
— Да, ты, Виктория, артистка! Знаешь, если бы все мои бабы потребовали спонсорскую помощь на подтяжку лица, я бы разорился.
— Да я не прошу у тебя помощи. Я предлагаю тебе товарный обмен.
— Что ж ты хочешь продать? Свое потасканное тело?
Хозяйка молча проглотила такое оскорбление. Она налила себе шампанского и, только отхлебнув бодрящую жидкость, продолжила свою мысль.
— Я предлагаю тебе обменять одну бумажку из одного старого дела на некую сумму в долларах. Это очень интересная бумажка!
— Интересная — для кого?
— Для тебя. Там стоит твоя подпись.
