упоминал, в рукописной стихотворной публицистике. Так, В. Макаров восклицал:
Друзья, я видел труп холодный
Певца возвышенных речей,
И слышал я в толпе народной
Язык коварства и страстей.
Один бессмысленно взирает
На труп великого певца,
Другой, безумец, осуждает
И говорит: она, она*
Я думал: о, язык коварный,
Ты никого не пощадишь,
О, человек неблагодарный,
Не знаешь ты, пред кем стоишь.
(«Красный Архив», 1929, т. 33, стр. 226.)
Стихотворение заканчивается призывом прекратить оскорбляющие убитого толки. Действительно, оскорблением памяти погибшего, а также желанием выгородить истинных виновников была продиктована своеобразная, проводившаяся в разных формах реакционной «партией» и обывателями пропаганда таких версий, согласно которым вина целиком перекладывалась на жену убитого, на неудачный брак, на вспыльчивость и «африканский характер» поэта, будто бы неуживчивого, неблагодарного даже по отношению к царю, который его «любил» и под конец «облагодетельствовал».
В какой же версии был заинтересован царь, правительственные и светские круги? Об этом можно судить по официальному сообщению. В опубликованном тогда «высочайше конфирмированном» решении военного суда над Дантесом утверждалось: поводом к дуэли было то, что камер-юнкер его императорского величества Пушкин был раздражен «поступками Геккерена», которые вели к нарушению «семейственного спокойствия». Таким образом, пытались объяснить все, что произошло, как рядовой конфликт между ревнивым мужем и нарушителем «спокойствия». Эта официозная, правительственная версия распространялась в устной и письменной форме, в стихах, которые посвящены обличению Натальи Николаевны и восхвалению государя – «ангела», который «простил поэта», «обласкал семью» и т. д. Например, в одном из ходивших по рукам стихотворении «На Н.Н. Пушкину» читаем:
Не смыть ей горькими слезами
С себя пятна,
Не отмолиться ей мольбами:
Жалка она.
Эта и близкие ей версии горячо опровергались представителями (говоря словами упомянутого Булгакова) другой «партии». В борьбе мнений вырисовывается иная, основанная не на предположениях, а на фактах история гибели поэта. Разумеется, в печати эта борьба не отражалась. Она происходила, кроме уже названных выше, и в формах весьма своеобразных: это так называемые «толки», «слухи», «разговоры». «Это происшествие возбудило тьму толков, наибольшей частию самых глупых», – с неудовольствием писал царь в одном из писем (подразумевая под «глупыми», конечно, все версии, противоречившие официальной). «Слухи» – термин полиции, III отделения; оно имело специальных агентов по «собиранию» слухов, анализу их и вылавливанию «распространителей». В атмосфере шпионажа рассуждать об истинных причинах смерти Пушкина было небезопасно. Например, один из корреспондентов литератора и историка М.П. Погодина
Н. Любимов предупредил его: «Пожалуйста, ради бога, воздержитесь от всякого излишнего проявления и горестей и радостей. Совершайте тризну во глубине души вашей…» И все же общество бурлило, столкновения двух «партий» выливались в острые споры. Для полноты картины еще предстоит изучить многие материалы. Факты могут быть обнаружены там, где их и не ждешь. Вот один из примеров: в книжке «Действительное путешествие в Воронеж» Ивана Краевича, напечатанной в 1838 году, содержится любопытный рассказ автора, как он заехал в провинциальную глушь и как начался спор о Пушкине и о том, как кто-то обелял врага Пушкина – доносчика Булгарина. (Кстати говоря, гибель Пушкина как торжество булгаринской клики, травившей Пушкина, отмечена в ряде других откликов.)
Те, кто считал себя вправе встать на защиту Пушкина от имени народной России, не ограничивались, однако, домашними разговорами. Хотя в России тогда не было тайного общества, шеф жандармов Бенкендорф не ошибся, когда почувствовал, что анонимное письмо, полученное графом А.Ф. Орловым – одним из сподвижников царя, – выражает мнение многих. Письмо требовало грозного суда и напоминало о том, что он грядет, – мотив, который звучал и в стихотворении Лермонтова «Смерть поэта». Автор письма говорил «именем отечества»! Он утверждал, что «лишение всех званий, ссылка на вечные времена в гарнизоны солдатом Дантеса» (то есть меры, которые на самом деле не угрожали убийце) «не может удовлетворить русских за умышленное, обдуманное убийство Пушкина». «Вы видели вчерашнее стечение публики, в ней не было любопытных русских, следовательно, можете судить об участии и сожалении к убитому», – эти слова верно оценивали массовое хождение к месту, где лежал усопший поэт. «Мы горько поплатимся за оскорбление народное, и вскоре…» – продолжал автор, а внешне благонамеренные фразы, которые мелькали в этом письме, были верно поняты царем как осторожное прикрытие (на случай, если бы имя автора раскрылось) прямой политической угрозы. Менее резкое, также анонимное письмо получил В.А. Жуковский, ко и здесь содержалось требование возмездия. Автор призывал Жуковского: «…по близости своей к царскому дому употребите все возможное старание к удалению отсюда людей, соделавшихся через таковой поступок ненавистными каждому соотечественнику Вашему, осмелившихся оскорбить в лице покойного – дух народный».
После бала. Рабочий кабинет А.С. Пушкина
В происходившей тогда борьбе «партия» Пушкина (несмотря на пестроту политической позиции) преследовала две цели: протест против сведения причин трагического происшествия к вине Натальи Николаевны и привлечение внимания к действительным причинам – долголетней травле Пушкина, враждебному отношению к нему правящей клики, то есть той обстановке, когда Дантес убил поэта, по существу ничем особенно не поплатившись.
Опровержение первой, «семейственной» причины как основной проходит во многих письмах современников. Упоминавшийся выше корреспондент Погодина Любимов утверждал, что жена Пушкина «ни в чем не виновата, разве в том, что позволила себе любить свет и обманчивые его удовольствия (в чем почти все женщины виновны), а более ни в чем. Прощаясь с нею, Пушкин умолял ее, чтобы она не упрекала себя в его смерти, ибо она ни в чем не виновата». (Как известно, эти слова Пушкина засвидетельствовали и другие, в том числе присутствовавшие возле умиравшего.) Далее в письме с возмущением говорится: «Тем не менее составители скандалезных хроник, даже теперь, не стыдятся выдумывать всякую всячину, но кто знает дело, тот знает, что это вздор и сущая клевета, и долг всякого честного человека уничтожать подобные слухи, которыми только возмущают тень Пушкина»… Точка зрения автора письма ясна: «…Пушкин, можно сказать, пал жертвой петербургского общества и людской злобы». Против «семейственной» версии возражали иногда и те, кто считал, что Наталья Николаевна все же была не безупречна. Например, П.А. Бестужев в письме к А.А. Бестужеву говорил: «…Жена его более ветрена, чем преступна; но если в обществе, где мы живем, ветреность замужней женщины может сделаться преступлением, то она виновата и тем более, что она знала характер своего мужа, это был пороховой погреб».
Чтобы читатель мог представить себе переживания Натальи Николаевны и
