большим трудом вырвался из её объятий, уткнулся лицом в стену и попросил:
— Прошу вас, оставьте меня. Я очень устал.
Глава восемнадцатая. Евдокия
Ноября 22 дня 1729 года, луг близ Знаменской церкви Переславля Залесского
Фундамент любой православной души — вера, надежда и любовь. Именно эти три слова следовало бы водрузить на государственные штандарты, а не то, что там обычно пишут. Но может ли душа оставаться здоровой без любого из этих свойств? Ведь одно из них проистекает из другого, и вместе они неразрывно связаны. И ещё соединены одной великой силой — состраданием.
Милосердие и неравнодушие — это не то, когда ты в каждой бочке затычка. Данная материя значительно проще и сложнее одновременно — когда ты способен сопереживать ближнему. Когда можешь вершить самое нужное, не рассчитывая на почести. Умереть за правду, поцеловать спящего ребенка, почесать за ухом кота. Сострадание — главная доблесть русского человека. А остальное — вздор.
Мартин снова не контролировал свой дар. Точнее, его способности больше не отзывались на радость и гнев. Яркие чувства словно притупились, и юноша не знал, вернутся ли они когда-нибудь к нему вновь. Зато внутри полыхал костёр сострадания. И с ним целитель был способен на многое. Единственное, в чём он нуждался в новом своём положении — так это в тишине. А до неё было очень и очень далеко.
На следующее утро после излечения обварившейся девочки у башни каземата собралась толпа градских людей с полста человек и потребовала «допустить их к святому». А ежели не допустят, то они разнесут здесь всё, а воеводский дом — подпалят. Это был ещё не бунт, но уже прямое неповиновение властям. Поднятая по тревоге команда из гарнизона разогнала толпу. А некоторых самых буйных — высекла без суда и следствия прямо на торгу. Беспорядки были раздавлены на корню. Но в ближайшем будущем это всё равно не сулило ничего хорошего.
Воевода был уверен, что на следующий день к каземату явится тысяча человек или больше, и тогда для их усмирения придётся вызывать подкрепление из Ростова. По-быстрому умертвить опасного пленника Василий Иванович уже не мог — это привело бы к бунту такого масштаба, что пришлось бы докладывать о нём Верховному тайному совету в Москву. Заточить самозванного чудотворца в монастырь — тоже не вариант. Ни один настоятель на это не согласится. Секерин в задумчивости посмотрел на замерзающий Трубеж, и у него появилась одна мысль.
У кремля на левом берегу реки на лугу близ Знаменской церкви56 стояли под навесом три корабля из Потешной флотилии57 Петра Первого. Великий емператор в молодости построил в селе Вескове около Переславля множество «игрушечных» военных судов, и вместе с будущим адмиралом Францем Яковлевичем Лефортом отрабатывал на Плещеевом озере различные их «эволюции». Потом, уже в возрасте пятидесяти лет, Государь, проезжая Залесье, поинтересовался судьбой своих юношеских творений. И, узнав, что они гниют на берегу в Вескове, жутко рассердился.
Тогдашний провинциальный глава Семён Фёдорович Барятинский решил, что его казнят прямо на осударевом приёме. Но Пётр же был европейским правителем. Поэтому просто вырвал из рук местного начальника какие-то бумаги и написал на них: «Указ воеводам Переславским. Надлежит вам беречь остатки кораблей, яхт и галеры. А буде опустите, то взыскано будет на вас и на потомках ваших, яко пренебрегших сей указ»58.
У Барятинского было два взрослых сына, и «взыскания с потомков» он не хотел. Поэтому большую часть оставшихся посудин немедля привели в Переславль, и водрузили у западных Рождественских ворот кремля, которые вели в Рыбную слободу. Рыбаки приглядывали за сохранностью кораблей, а от вороватых посадских осударево наследие оберегал постоянный караульный пост из гарнизона.
Если усилить тот пост, думал Секерин, отсечь толпу от луга будет довольно легко — с одной стороны Трубеж в самом широком его месте (хоть и замерзший, но пока ненадежно), с другой — ров Гробля, с третьей — ограда Знаменской церкви. В общем, самый большой из кораблей — 30-пушечный фрегат «Марс» как место заточения лжесвятого напрашивался идеально. Это точно было лучше, чем ежедневно собирать жаждущих исцеления у каземата внутри кремля. Рождественские ворота вообще можно временно закрыть. И тогда, ежели смутьяны захотят устроить погром, крепость запечатают ещё то того, как они туда ворвутся.
Была правда, одна загвоздка — начиналась зима. И в холодных жилых помещениях корабля можно было застыть насмерть. Однако на камбузе фрегата сохранилась железная печь. Почему-то её не демонтировали вместе с пушками. Это был большой риск — в Переславле что-нибудь горело почти каждую неделю. Но риск того стоил. Тем более, что продержаться надо недолго. Воевода рассчитывал, что до Рождества всё-таки прибудет конвой, и увезёт хромого блаженного с глаз долой. И пусть дальше с ним уже разбираются в Питербурхе.
* * *
Каждое утро у ограды Знаменской церкви собиралась толпа горожан, требовавших нового чуда — не менее значимого, чем спасение княгини Евдокии Московской от Тохтамыша в 6890 году от сотворения мира. Народ встречали солдаты с примкнутыми штыками и несколько верховых с кнутами, не пускавшие людей на луг. Туда, где размещался фрегат. Мартин выходил на палубу к фальшборту и благословлял всех разом.
— Братья и сёстры, матери и отцы, — говорил юноша. — Помните, что это не я помогаю страждущим, а Господь Бог. Если же излечение не удается, то виноват лишь неумелый знахарь. Всевышний в любом случае с вами. И надежда на милость его должна согревать ваши сердца — со мной или без меня.
Потом солдаты выбирали в толпе одного из нуждающихся в излечении. Мартин сразу сказал, что отрастить недостающие конечности или вернуть больному рассудок он не в состоянии. Поэтому просил находить людей с болезнями попроще. Гарнизонники были взрослыми тёртыми мужиками, всё понимали, и не устраивали целителю глупых проверок его дара. В основном они находили детей — не слишком маленьких, но и ещё не подростков.
Болезного вели к целителю на «Марс». Юноша жил на камбузе — там, где стояла печь. Каждый час тюремщик заходил глянуть — не назревает ли пожар. Ночью такие проверки сильно мешало узнику спать, но то был приказ воеводы. Самому Мартину топить не разрешали — не доверяли.
Больше половины посетителей блаженного выздоравливали ещё по дороге. Ведь надежда на чудо — сильнее любого зелья и любого лекаря. Многим также помогал обычный разговор о Боге. Никаких трав у Мартина при себе не было. Он мог только дать совет, как
