и занедужил.
– Значит, следует понимать так, – несколько удивленно, словно себе самому, заметил Сталин, – что мы сегодня работать не сможем?
Поскребышев знал Сталина, как никто; он не торопился отвечать на его вопрос, потому что генералиссимус, спросив, повернулся и медленно пошел в угол, где стояли часы с вестминстерским боем; к окнам не подходил, хоть они и были затянуты белым шелком, сквозь него контур человека уловить нельзя, плотен.
Лишь когда Сталин обернулся, Поскребышев сказал:
– Прибыл ответственный секретарь комиссии Фадеева, товарищ Сталин. Его фамилия Кеменов.
Сталин остановился перед Поскребышевым, обсмотрел его, словно видел впервые, и горестно вздохнул. (В день, когда он, Сталин, санкционировал устранение жены своего помощника, он не зря посмотрел на часы, заказав себе чай; обычно Поскребышев приходил со стаканом через шесть-семь минут, а в тот день вернулся через десять.)
Сталин тогда к чаю не прикоснулся, вызвал Кобулова, предупредив по телефону, чтоб прихватил «чемоданчик Генриха» (наркомвнудел Генрих Ягода в начале тридцатых годов занимался ядами и медициной), и попросил одного из самых близких помощников Берия взять на анализ чай, сахар и печенье. Тот позвонил через полтора часа: «Лаборатории сообщают: все чисто, товарищ Сталин». (С тех пор верил Поскребышеву до конца: русский человек добр, не мстителен и быстро смиряется с судьбой – раз так надо, значит, надо, плетью обуха не перешибешь.)
– Кеменов, говорите? – Сталин недоуменно поднял плечи. – Ответственный секретарь?
И, обернувшись к столу, за которым сидели его коллеги по Политбюро, заметил:
– Накануне крушения Римской империи патриции предавались развлечениям, передав право управлять государством юным вольноотпущенникам. Похоже, а? Заседание отменяется…
…Неделю назад преемник Виктора Абакумова министр Игнатьев передал Сталину секретный отчет: людей, находящихся в лагерях, – двенадцать миллионов; членов семей врагов народа – «ЧСВН» – двадцать миллионов; крестьян, лишенных паспортов, – пятьдесят два миллиона; исследования по компьютерной кибернетике, которые он, Сталин, запретил финансировать Академии как «космополитическую псевдонауку», возглавляемую агентом «Джойнта», так называемым профессором Винером, ныне переведены в Штатах в промышленную разработку. Информация об успехах американцев – тревожна. Шумят о генетике в Америке – о лженауке Менделя и Моргана, замахнувшихся на основополагающую конструкцию Творца, – прямо-таки сногсшибательно, берут по семьдесят центнеров с гектара, а мы едва-едва скребем двенадцать…
Сталин чувствовал себя раздавленным и покинутым всеми – особенно после того, как прочитал отчет Игнатьева; все чаще думал о своем заместителе Вышинском… Если бы процессы тридцать седьмого года провалились, прошел бы триумфальный суд над меньшевиком Вышинским, заговорщиком, внедрившимся в партию; именно они, меньшевики, организовали провокацию: ужас чисток, гонения ленинцев. Они, кто же еще?! Однако процессы Каменева и Бухарина прошли спокойно; победителей не судят, а поднимают; вот он и поднял генерального прокурора… Что ж, если действительно кибернетика внесет переворот в военную науку на Западе, Вышинский как заместитель председателя Совета Министров получит свое, – меньшевики были, есть и будут врагами советской власти, – намеренная ложь Политбюро, сокрытие правды, попытка ослабить оборонную мощь Родины… Да и один ли Вышинский выйдет на этот процесс в качестве обвиняемого?
…Через два дня Фадеев приехал в Кремль – бледный, отекший, без того огня в глазах, который так определял его облик.
Генералиссимус просмотрел список лауреатов Сталинской премии, протянутый ему Фадеевым, и поинтересовался:
– Здоровье поправилось? Врачи помогли?
– Да, – глухо ответил Фадеев, – теперь все в порядке.
– Вы берегите себя, Александр Александрович, – Сталин впервые назвал его по имени-отчеству – высшая степень расположения. – Вы нам нужны, мы вас ценим…
– Спасибо, – нахмурившись, ответил Фадеев.
Генералиссимус снова пролистал список и удивленно поднял голову:
– А где же ваш кандидат, которого вы так мужественно защищали?
– Значится сказать, товарищ Сталин, мы решили вычеркнуть его: действительно еврей… Сейчас, видимо, не стоит акцентировать эту проблему… Да и потом – был врагом народа, это и кровью не смоешь – навечно…
Сталин удивился:
– Разве? Странно… По-моему, одним из первых лауреатов Сталинской премии стал профессор Рамзин, а ведь в тридцатом мы его приговорили к расстрелу – диверсии, антисоветская деятельность, шахтинское дело, промпартия… Значит, Рамзин смыл прошлое? Или мы ошиблись? – Он обернулся к членам Политбюро, но ответа слушать не стал, продолжив: – И потом: что значит «еврейская проблема»? У нас нет и не может быть такой проблемы… Космополиты? Да, проблема. Шпионский «Джойнт» – да, проблема. А еврейской проблемы нет и не будет. Как может быть еврейская проблема в стране, где существует Еврейская автономная область, родина всех советских евреев?! Будущая земля обетованная для всех наших евреев… В прошлый раз я выдвинул свои доводы, дискутируя предложенную вами кандидатуру лишь потому, что мне казалось целесообразным дать вашему подшефному Сталинскую премию третьей степени, но не второй, как настаивали вы… Есть возражения? – спросил Сталин членов Политбюро, вписывая фамилию писателя синим карандашом в список…
(Этот ненаписанный роман заготовлен на основании бесед с комендантом ДСК «Николина Гора», вернувшимся из лагеря в 1955 году, – его брат был дежурным в приемной Сталина начиная с двадцатых, и генерал-лейтенантом Ильей Виноградовым, бывшим начальником разведки Третьего Украинского фронта, консультантом нашего с Ташковым телефильма «Майор Вихрь».)
11
В Гаграх, осенью шестьдесят четвертого, маршал Жуков – тогда уже уволенный – пришел посмотреть концерт мастеров эстрады; я сидел в двух рядах от него; после окончания представления я подошел к нему – тогда это было нетрудно, поскольку люди смотрели на него с почтением, но – издали, как-никак опальный, а у нас и лыко могут в строку поставить: «с кем контактируешь? по какому праву?!»
Я как раз заканчивал подготовительную работу к роману «Пароль не нужен», заново исколесил Сибирь и Дальний Восток – в поисках хоть каких материалов о расстрелянных маршале Блюхере, командарме Уборевиче и кандидате в члены Политбюро, комиссаре Гражданской войны Постышеве; именно во время этой поездки мне и рассказали в Красноярске о трагической судьбе Кати, жены Рихарда Зорге, и некоего мальчика, якобы сына Героя[3].
Потому-то я и спросил маршала, что он помнит о Рихарде Зорге, какие донесения произвели на него особое впечатление, как он оценивал его информацию.
– Я это имя впервые узнал из фильма «Кто вы, доктор Зорге?», – ответил маршал. – Ни одно из его донесений мне ни разу не докладывали…
В тот вечер он к разговору, видимо, расположен не был, сказал, как отрезал, продолжать вопросы было бы бестактностью; в голову, однако, запало: предвоенный начальник Генерального штаба Красной Армии ничего не знал о выдающемся военном разведчике РККА.
Заново анализируя ответ маршала, я отметил для себя, что он соотнес Зорге с названием фильма французского режиссера Ива Чампи: мы узнали имя Героя не из материалов советской прессы, не из наших книг или картин, но из работы француза, да
