за войну до победного конца, — иронизировал Валериан. — Великий патриот!
Каменев был арестован в селе Озерки, неподалеку от Петрограда, где представители большевистских организаций России и депутаты-большевики собрались обсудить тезисы Ленина о войне. На этой конференции Каменев помалкивал, соглашался.
По доносу участников конференции арестовали. Всего одиннадцать человек. И вот Каменев — на скамье подсудимых рядом с Петровским, Бадаевым, Мурановым, Самойловым, Шаговым. Вся Россия смотрит на них. Мужественные большевики даже суд стараются использовать для агитации против войны.
— Война не в интересах рабочих! Превратим войну империалистическую в войну гражданскую!
Их ждет приговор: на вечное поселение в Туруханский край!
Поднимается болезненно бледный человечек с рыжеватой бородкой, с миндалевидными выпуклыми глазами. Он покашливает, втягивает голову в узкие плечи.
— Господа судьи! Я не политик, я журналист, но я не согласен с Лениным. Я честный человек и заявляю прямо: лозунг поражения своего правительства считаю вредным. Я неоднократно заявлял об этом. Кому? Ну спросите хотя бы господина Иорданского. Наш лозунг — «ни побед, ни поражений».
Зал содрогнулся от неслыханного предательства: известный большевик Каменев-Розенфельд отрекся от Ленина! Весть вырвалась из закрытого зала суда, покатилась по России, прошла через все кордоны: Каменев отрекся... Презренный трус, предатель... Вошь на теле революции смеет называть себя честным человеком!
Нет, не хотелось Каменеву в далекую туруханскую ссылку. Какое отношение имеет он, интеллигентный революционер, ко всем этим Бадаевым, Шаговым, коренным рабочим, у которых машинное масло навеки въелось в ладони шершавых рук? Тоже выискались марксисты! Но странный лозунг Каменева «ни побед, ни поражений» насторожил жандармов: поди разберись!
— Хочет всех обмануть! — сказал жандармский генерал Куценко. — Кто не желает побед для нашего оружия, тому место в ссылке, на каторге.
И незадачливого оборонца вместе с другими осужденными отправили в Сибирь.
Ссыльные до сих пор плюются от омерзения, требуют партийного суда над изменником. Илья Ионов, прибывший на вечное поселение в Тутуры, рассказывает:
— Хотел смягчить приговор ценой предательства. Мы осудили его поведение как измену делу партии. Все мы, конечно, испытываем чувство омерзения при мысли о нем.
— А где он сейчас?
— Как я слышал, Петровского, Самойлова, Муранова, Шагова, Бадаева и журналиста Каменева перевели из Туруханского края поближе к Красноярску.
— Странно. Красноярск — революционный центр Сибири!
— Значит, Николашке совсем плохо: за наших депутатов — рабочий класс. Вот и хотят сказать: мол, идем на уступки — только не делайте революцию!
Ах, журналист Каменев! Центральный Комитет партии направил вас в «Правду» для работы и практической помощи большевистским депутатам. Вы должны были подготовить боевое выступление, которое прозвучало бы с думской трибуны как призыв. Готовили‑с. А потом отреклись. Хотели устоять на одной ножке...
До сих пор Валериану приходится рассказывать ссыльным об этом позорном случае: мол, лично знаком. Чаи распивали, о политике говорили. В старые времена офицер, совершивший подобный поступок, добровольно или по принуждению бывших товарищей пускал себе пулю в лоб. Честь!
Куйбышеву, воспитаннику кадетского корпуса, где настойчиво прививали понятие о чести — пусть даже ложное, — поступок Каменева казался прямо-таки чудовищным. И этот странный человек конечно же считает себя правым на сто процентов: а как же могло быть по-другому? Не ехать же бедной жене с ее хрупким здоровьем в проклятую Сибирь?! Логика: Стяжкиной можно, жене Свердлова можно, а жене Каменева Раечке нельзя. И говорят, этот аргумент Каменев всерьез приводит в свое оправдание: очень любит жену.
— Я занимаюсь революцией, это моя профессия. Но при чем здесь моя жена, которая ничего не смыслит в политике?
— А жены декабристов?
— Они плохо знали своих мужей и ехали за ними в ссылку из-за религиозного фанатизма. Моя жена — атеистка.
Эта непонятная фигура все время вилась возле Ильича. Но Каменев отдельно не существовал, его всегда упоминали на пару с Зиновьевым: Каменев и Зиновьев.
Валериан заметил одну странную особенность. Враги Ленина, выступая против него, каждый раз объединялись в пары, словно сознавая свою неполноценность перед этим-гигантом революции: Мартов — Аксельрод, Мартов — Дан, Мартов — Троцкий, Парвус — Троцкий, Зиновьев — Каменев, Бухарин — Пятаков. То они выступают как соавторы с клеветнической брошюркой против ленинцев, то пишут хвалебные предисловия к брошюркам друг друга.
Особенно жаркие схватки случались у Валериана с меньшевиками и бундовцами, когда разговор заходил о статье Ленина «О национальной гордости великороссов».
Некто Ипатий Млечин, тоже журналист, во время споров прямо-таки приходил в неистовство.
— О какой национальной гордости вы говорите?! — кричал он. — Это же чистейшей воды великодержавный шовинизм. Немцы на нас наседают со всех сторон — и извне и изнутри, а мы говорим о национальной гордости великороссов. Нет ее и не может быть! А на тех, кто пытается бороться с немецким засилием в нашей армии, при дворе смотрят как на врагов династии. И почему, собственно, нужно гордиться своей принадлежностью к тому или иному народу? Не все ли равно, к какому народу принадлежать? Для революционера это не должно иметь значения, иначе разговор об интернационализме — пустой звук.
— А мне не все равно, к какому народу принадлежать, — отвечал Куйбышев.
— Почему?
— Я люблю свой язык, свою родину.
— Ну и что же? Вы могли бы родиться, скажем, немцем, и тогда любили бы не русский, а немецкий и свою германскую родину считали бы прекрасной. В чем разница? Или русским быть лучше, нежели немцем?
— Для кого как. Каждый любит свою родину и свой язык. Я родился русским и не могу представить себя ни немцем, ни французом, не могу присвоить себе традиции чужого народа, жить ими. Мы корнями уходим в нашу русскую историю, в наши революционные традиции, и я горжусь принадлежностью к племени великороссов, потому что они ближе всех сейчас к революции и им суждено сотворить то, чего еще не было в истории.
— Мистика!
— Ну, не такая уж мистика.
— Милюков и Родзянко тоже орут об отечестве.
— О своем помещичье-буржуазном отечестве, стараются выдать царскую Россию за отечество всех в ней проживающих.
— А разве есть другая Россия, не помещичье-буржуазная?
— Пока нет, но скоро будет: Россия социалистическая. Мы ведь беспрестанно боремся за это свое отечество: не на фронтах, а здесь, внутри страны. Враг, который не пускает нас в наше отечество, — самодержавие, помещики, капиталисты. Вот потому мы и хотим поражения царского
