на тех, кто не заслужил ни капли уважения, на ублюдков, убивших своих родителей, на выходцев из рабов, что не чтят законов. Ладно Пистос, кто их, фагров, знает? Может, для них такое привычно? Ну или хотя бы не зазорно. Но Сварт… его и так родня за раба держала.
Недолго поразмыслив, я решил сначала исцелить Феликса, пока он целиком язвами не пошел, и позвал для того ульверов, которые не станут лишний раз трепать языками: Вепря, Свистуна и Слепого. Если фагру полегчает, тогда я подумаю и насчет Сварта.
Не сказать, что Вепрь прямо-таки поверил моим словам, но стоило упомянуть Живодера, как он согласился.
— Живодер же колдун, — пояснил хирдман. — К тому же с Бездной водится. Уж он-то должен знать, как твариный яд изгонять.
И Свистун с Бродиром тоже так думали.
Словом, раны Феликса были обоссаны в тайне от остальных ульверов, потом промыты водой. Язвы, конечно, никуда не исчезли, и Пистос не очнулся, но, может, хотя бы перестанут расти. Живодер остался рядом с ним, чтобы посмотреть, действует ли его лечение.
* * *
Меня всякий раз удивляли сумерки в пустыне. Вот солнце касается окоёма, вот заходит за него, и сразу падает мгла, будто разом погасили все свечи в доме. На Северных островах после заката светло, темнеет так медленно и плавно, что не понимаешь, когда именно перестаешь различать людей, деревья и горы.
К тому же здесь мы редко разжигали костры, хвороста тут нет, кроме того, что мы привезли с собой. В каменистых долинах изредка встречались небольшие кривые деревца, чьи стволики неплохо горели и при этом приятно пахли, так что мы запаслись топливом заранее, но даже так мы зажигали костры не для свету, только для стряпни.
Ночи здесь тоже необычные. Небо сплошь усыпано яркими крупными звездами, но внизу всё равно толком ничего не видать: можно разглядеть полосу, где небо переходит в землю, и при этом врезаться в спящего верблюда. Лишь луна немного проливает свет на пустыню, порождая множество теней, напоминающих самых причудливых тварей.
Я еще держал стаю, хотя это начало мешать и мне, и ребятам. Всё же вне боя слышать и ощущать всех ульверов не очень-то и удобно, зато через Коршунов дар я знал, где остановились пустынники и жив ли Феликс. Я ждал наступления темноты и возможного побега наших проводников, благодаря этому и заметил неладное.
Сначала это было едва слышимое неудобство, вроде веточки, запутавшейся в одеяле, но оно быстро нарастало. До конца не разобравшись, в чем тут дело, я закричал:
— К бою!
Мой голос смешался с криком Коршуна, да и остальные ульверы через сон почуяли то же.
Я выхватил топор и побежал туда, откуда доносилась чуждая рунная сила. Что-то ярко блеснуло от звездного света! Я встал как вкопанный. Прямо возле моих ног простиралось озеро! То самое озеро, что должно смирно лежать в пятидесяти шагах отсюда.
— Стой! — взревел я.
— Оно снова вспучивается, — послышался за спиной голос Эгиля Кота.
Он всегда лучше всех видел в темноте, вот и сейчас сумел разобраться в мешанине теней.
— Назад! Отходим! Унесите Сварта и Пистоса. Оружие, припасы, всё забрать!
Сам же я отошел на несколько шагов, чтоб проследить за озером. Как оно двигается? Кажись, тварь выплеснулась наверх, потому я ее и почуял. Может, тогда ее и убить можно? Хотя как в темноте различить хоть что-то, не говоря уже о сердцах твари?
Снова блеснуло, и я, прищурившись, различил горб, который вздымался всё выше и выше, пока не поднялся сверх моего роста. Позади ульверы спешно сворачивали навесы, на толстые одеяла из овечьих шкур скидывали в кучу миски и прочий скарб и оттаскивали на сотню шагов в сторону. Через стаю я почувствовал, как проснулся Сварт: меня обожгло его болью.
Свет факела показал, что вчерашнее озеро нынче больше походило на тоненький ручеек, потянувшийся к нашему лагерю. Горб превратился в волну и покатился ко мне.
— Идем! — позвал Рысь. Он-то и принес факел.
— Я хочу ее убить, — сказал я. — Это же не тварь, а мерзость какая-то. Где клыки? Где лапы? Где сердца?
Мы отошли назад, и волна бессильно прокатилась по песку, удлинив ручеек еще на десяток шагов.
— Спроси у Живодера, может, он что знает.
Сейчас я явственно слышал твариную силу. Она перевалила за семнадцатую руну, но пока еще не добралась до двадцатой. Значит, в пустыне есть и такие твари? Как их убивать? Сжечь? Дружно обоссать всем хирдом? Как-то ведь можно это сделать! Каковы же тогда твари, что сильнее сторхельта? Могут ли они выглядеть как горы или как леса? Или, хуже того, как дома?
Нам пришлось отойти на несколько сотен шагов, прежде чем тварь угомонилась и втянула свое тело обратно. Удивительно, что под шумок не сбежали пустынники. Кхалед вновь не смог ответить на мои вопросы, вроде как он не знал, что тварь умеет двигаться. Но я ему уже не верил. Ведь откуда-то он знал, где находится это Бездново озеро, знал, что оно опасно, и даже знал, что оно притягивает других тварей, а про ночные похождения — не знал. И встали пустынники подальше от озера лишь по случайности, «чтобы верблюды не пошли к воде».
Так что задремал я лишь под утро. И лишь ради того, чтобы Дударь разбудил меня на рассвете:
— Кай, там твари.
Я тут же вскочил, проверил стаю. Дар, видать, уснул вместе со мной. Встряхнув застывшие за ночь руки и ноги, я вышел из-под навеса.
С пригорка было видно, как к лживому озеру неспешно подтягивалась стая тварей, под два десятка. Тоже чудных, прежде невиданных. Некоторые прыгали на задних лапах, другие скакали на всех сразу, напоминая кузнечиков и покачивая длинными толстыми хвостами. Твари изредка останавливались, водили тупорылыми мордами по сторонам и снова прыгали вперед. Я даже засомневался, а Бездновы ли это порождения? Уж слишком они одинаковы, что слева, что справа.
— Что Кхалед говорит?
— Альваше, говорит, — подошел Хальфсен. — Они их зовут альфамо. Повезло, говорит, что небольшая стая, а то бывало, что они целые караваны сжирали. Рунами обычно возле второго порога. Кхалед говорит, лучше дождаться, пока их озеро пожрет.
И заберет силу себе? Ну уж нет…
Я открыл было рот, чтоб сказать ульверам, что делать, но передумал и послал мысль через дар. И с гордостью увидел, как мои волки, похватав оружие, пошли двумя
