его и окучивать ненавязчиво агитируя за свержение самодержавия. К царю у Сани претензией не было. Историю в школе он прогуливал, но точно знал что самодержавие было свергнуто в начале двадцатого века. Вот кем и в каком году конкретно не знал, потому вполне допускал, что такими вот «ефимычами» и резидентами.
«В борьбе обретёшь ты право своё», — любил повторять его наставник, вот только Саньку не хотелось никакой борьбы, ему хотелось любви. Теперь он видел Евлампию почти ежедневно. Всякий раз освещенный и окрыленный ее неземной улыбкой. Ах! какими сладостными были его мечты… и затекшие от деревянной лежанки бока не помеха. Он надеялся когда-нибудь поцеловать ее сахарную ручку, коснуться искристых волос и… вот только Луша все портила. Земная, пышущая чувственной силой, доступная и манящая чертова ведьма водила его на поводке плотской страсти. Из последних сил, но Санек оставался верен своей мечте.
В конце августа жара только усилилась. Дожди заблудились где-то над архангельскими лесами и там лили слезы по Петербургу. К полудню душного воскресенья они с Ефимычем отправились на собрание эсеров. Наставник решил, что пора приобщать помощника к партийной работе, теперь уже как представителя трудового пролетариата и крестьянства в одном лице. Вечерами от безделья он читал прокламации с брошюрами и даже стал проникаться духом революционной борьбы уже различая большевиков и эсеров не только по наличию евреев на квадратный метр организации, но и по целям и противоречиям радетелей за народное благо. С экспроприацией он соглашался безоговорочно и без сожаления, так как за душой теперь у него не было ни аршина земли. Вот только не мог понять новообращенный зачем за нее так ухватились вполне себе обеспеченные отпрыски купцов и банкиров, которые по рассказам Ефимыча бросали все и шли бороться за трудовой народ. Кроме как — с жиру бесятся! — объяснений у Санька не было. Ефимыч же настаивал на «идее» с большой буквы и эмансипации. Постепенно неофит нахватался разных умных слов и мог ввернуть их при удобном случае, придавая значимости своим речам.
Ехали третьем классом. Состав подбрасывало и трясло. Похоже все отвратительные запахи Питера разом собрали в пробирку вагона. Едкий табачный дым щипал глаза. Курили не сходя с мест. Тянуло дерьмом от неистово орущего младенца. Переодевать его мать не стала, привычно заткнула рот налитой титькой и ребенок наконец умолк. На деревянной лавке напротив сидела торговка с пустыми корзинами, от которых разило гнилой рыбой. Скрученные веревкой, они заполнили проход, так, что ноги пассажирам пришлось прятать под лавку. Рядом мерно раскачивался поп в пыльной рясе, с крестом на груди. Из-под широкополой шляпы он изучал газету «Сельский вестник». Где-то впереди заунывно пели, а в конце вагона матерились громко и яростно, по всему было видно, что разгорается ссора из-за карточной игры.
— Каково? — поинтересовался Ефимыч клонясь к попутчику. Саня глянул на него непонимающе. — Я говорю третий класс — это концентрат, сгусток народной жизни. Погляди на этих людей. Все они достойны лучшего и имеют право ехать любым классом! — продолжил он придавленным шепотом. — Цель нашей борьбы — отмена неравенства и уничтожение власти денег, разлагающей все моральные основы. Личность человека должна быть во главе угла… — прикрывая кепкой рот вещал старик возбужденным шепотом.
Саня оглядел вагон, но не нашел ни одной симпатичной личности. Даже спящий младенец, обмотанный грязноватыми тряпками, не вызывал умиления.
Часы на деревянном здании вокзала показывали четверть первого.
Дощатая вывеска на торце здания, отчего-то и на латинице, раскрывала название станции — «Удельная». Они перешли по мосткам через пути. За стеной тополей желтела песчаная дорога. «Нам туда», — махнул рукой Ефимыч указывая направление. В порывистой его походке угадывалось желание поскорее оказаться у цели путешествия, тогда как Саня не спешил, разглядывая местные строения.
За забором показалась резная деревянная церковь.
— Что за церковь?
— Святителя Пантелеймона. Эсеры за свободу вероисповедания. Ты верующий? — спросил не оборачиваясь. Санек ничего не ответил, он стоял и глядел на людей выходящих из храма. Ему показалось, что в толпе мелькнула косматая голова деда Артюхина.
— А что это за корпуса за оградой? Не успел прочитать, — поинтересовался, нагнав стремительно удаляющегося попутчика.
— Душевный приют. Император Александр третий организовал. Опять же для знати! Но теперь это островок равенства. Здесь и пролетарии томятся. Дурдом-с.
Неожиданное обстоятельство, открывающее место заточения его приятеля по несчастью заметно воодушевило Саню. Понятно, что сейчас он охотнее отправился бы на встречу с генерал-губернатором, чем с каким-то «толстяком», о котором ему доверительно сообщил Ефимыч. Вот только уйти незамеченным ему теперь вряд ли удастся. Подождем, впереди целая вечность, удержал он себя и как бы между прочим поинтересовался:
— А что к психам пускают?
— Пускают по выходным. Они хоть и без ума, но люди. Конфект хотят и ласки. Да вот и пришли, — заходя в калитку Ефимыч виртуозным соловьем высвистал мотивчик и перед ними растворились двери двухэтажного деревянного дома.
Санька оставили у входа, пока наставник с кем-то негромко переговаривался. Но вскоре позвали. По зашарканной лестнице оба поднялись наверх.
Круглый стол под абажуром, самовар, чашки, варенье в розетках. Ничто не предвещало жаркого спора о судьбе народовластия. Наверняка на соседней даче в таком же интерьере разомлевшие от жары обыватели гоняли чаи с клубничным вареньем за неспешными разговорами о политике и ценах на пеньковую веревку. И каждый несомненно был уверен, что знает как обустроить Россию, с кем воевать, а с кем заключать мировое. Вот только ленивые теоретики и мухи не прихлопнут. Лежать на кушетке в гостиной, лелея в голове всякие глупости куда как приятней, чем по морозу да в кандалах.
С террасы доносился шум разговора. Сочный высокий голос заглушал остальные. Обладатель его — усатый толстяк, — зашел в комнату в окружении нескольких мужчин и одной девушки, окутанной розовым облаком легкого платья.
Мягким, но уверенным жестом она смахнула с головы соломенную шляпку и, положив на край стола, осветила мир улыбкой: «Здравствуйте, товарищи».
За ее спиной маячил резидент.
До вечера Саня просидел в углу на стуле. Голоса не подавал, в споры не вступал, даже от чая отказался. Да и о чем спорить? Если тебя со всех сторон «детерминизмом», как дубиной по голове лупят, а у тебя за плечами только ЕГЭ с пересдачей. Одно удерживало — Лампушка. Но виду, что они знакомы девушка не подала.
Обратно ехали на извозчике, откуда у работяги деньги Саню не занимало. Он рассеянно мял кепку с
