и палками забивают кого-то поскуливающего в углу.
— Разойдись! — гаркнул привычно, и люд прыснул в разные стороны, открывая взору окровавленное создание, жмущееся к стене, прикрывающееся не руками, а рваными кожистыми крыльями.
— Что у вас тут? — ярл грозно зыркнул на беспредельщиков. Мужики потупились, а баба гордо голову вскинула, вперед шагнула да слово взяла:
— Вот, ящерицу поганую выловили к ответу призвали. Ты не гляди, володыка, что мелка да неказиста. При нас с огнем баловалась, видать старшей драконице подсобляла Креза-батюшку нашего со света свести…
Тур прервал бабу повелительным жестом и спешился. Существо в углу сжалось еще сильнее, вскидывая останки крыльев, забиваясь глубже в угол. Из-под лохмотьев мелькнула маленькая израненная ножка.
— Дите ж совсем, — прошептал мужчина, опускаясь на корточки рядом с дрожащим от ужаса созданием. Голос ярла дрогнул, сломался, словно комок в горле застрял.
— Не бойся, милая, я тебя не трону, — сказал так ласково, как только мог. — Чьих ты будешь?
За крыльями громко хлюпнули носом, а сквозь порванный кожистый покров глянул яркий изумрудный глаз, не только со страхом, но и с любопытством.
— Этих, — Тур кивнул в сторону бабы и мужиков, — заприте в темнице. Утром решу, что делать с теми, кто над детьми беззащитными измывается.
— Да какое ж это дитя?! — завопила девка, отбиваясь от вэрингов. — Этож навье отродье, погань крылатая, погубить нас всех задумавшая! Ты в глаза ей, ярл не смотри! Приворожит, и моргнуть не успеешь!
Ярл раздраженно обернулся, и баба прекратила голосить под его гневным взором.
— Правду она говорит? — спросил у искалеченного существа.
Крылья опустились, приоткрывая детское личико в рваных ссадинах и синяках. Ребенок кивнул, разлепил запекшиеся от крови губы и едва слышно прошептал:
— Навье, да… Не ящура… Навии дочь.
— Воды дайте. До полусмерти девчонку довели, — скомандовал ярл и протянул флягу. Лохмотья крыла протянулись к мужчине и тоненькие когтистые пальчики сомкнулись на бутыле. Долго, жадно пила девочка, а после, исполнившись доверия к богатырю-спасителю, заговорила:
— Тятя мой лесоруб, а мамка из навий. Но я ее лишь пару раз видала, когда с папкой вместе на делянку ходила. У нас в стаде таких полукровок много, но крылатая я одна, — девочка проглотила слезы, разглядывая свисающие с рук обрывки кожи, еще недавно бывшие крылами. — Мы на ярмарку приехали. Тятя хотел стольный град мне показать, да ночью выпил чутка, а после суматоха такая из-за драконицы поднялась, что мы куда-то бежали-бежали, я руку его упустила и потерялась. Плутала весь день, а стемнело — хотела огонь разжечь, тут эти и набросились, — ребенок всхлипнул и в подтверждении слов протянул Туру кремень и огниво.
Ярл заскрежетал зубами и грозно повторил:
— Этих с глаз моих долой, в темницу! Девчонку к Василю отнесите, скажите, Тур велел помочь, накормить и приютить покуда родню ищем. Как думаешь, Мошка, сможешь тятьку ее нерадивого сыскать?
Юный вэринг задумчиво почесал голый подбородок и спросил ребенка:
— Из какого стада будешь и как батьку звать?
— Косьмой его кличут, а стад Дубравный, тот, что за бухтой поморников через гору будет.
Тур одобрительно хмыкнул — не каждый мог так точно местность указать.
— А что тятя твой, добрый? Тебя любит? — спросил на всякий случай, ибо бывало, что полукровок подбрасывали сердобольным бездетным старикам или вовсе отводили в лес на погибель.
— Очень любит, дяденька! На ярмарку взял, леденцов купил и сапожки новые… — тут, глянув на измазанную в грязи, порванную обувь, девочка мелко задрожала и разрыдалась, причитая, — они новехонькие были-иии!!!
Когда вэринги увели понурых мучителей, а полукровку увез Мошка, посадив перед собой на седло, Тур задумчиво обратился к рудному:
— Сколько еще таких недоящерок по всей Вельрике от рук жаждущих возмездия пострадает?
Той же ночью из «Драконьего брюшка» в Бережной стад улетели два почтовых ворона с посланиями для Яры и Бергена.
* * *
Возгар покачивал на руке черноволосого младенца — любовно, бережно, как самую хрупкую ценность в мире. Яра лежала на набитом соломой тюфяке. Ее сил едва хватало выходить по нужде, да кормить требовательного народившегося крикуна.
Осторожно положив спящего сына рядом с женой, воин подал той горшок с уже остывшей кашей. Яра поморщилась, но две ложки съела:
— Не хочу… — после родов ее точно подменили. Погасли золотые искры в глазах, потускнела медь волос. Переживал Возгар, но себя успокаивал — видать так и должно быть, не всякий день баба чудо такое совершает — новую жизнь в мир приводит. Но Яра будто и не рада была, а глядя на Горисвета, кусала губы и разве что слезу не пускала.
— Что не так, скажи мне, родимая? — не выдержал к вечеру лучник, обнимая суженую за плечи и прижимая к себе.
— Все, — выдохнула ящерка, утыкаясь в плечо. — Была я одна и вокруг целый мир. Хочу на север в горы лечу, хочу во Фьорд ныряю, а наскучит — оборачиваюсь девкой и хожу средь людей, смотрю куда троп выведет. Появился ты и все вокруг как под ярким солнцем вспыхнуло, вроде прежний мир, а и вода вкуснее, и трава зеленее, и перина мягче. А теперь…
— Неужто потускнели краски или вкус прогорк?
— Не то… В тот миг, что Видана мне дитя наше в руки дала, на плечи будто весь мир своей тяжестью лег. Я теперь даже дыхнуть боюсь — вдруг случайно жаром его опалю? Да и как теперь — в небеса, в воды, в люд? Если вот он — маленький, хрупкий, что лист на ветру дрожит, от неверного жеста исчезнуть может. Боюсь я, Возгар. Впервые в жизни боюсь, да страх тот не за себя, а за него. За тебя… За весь мир…
— Полно тебе кручиниться, все мы меньше горшка были, под лавку пешком ходили и, гляди-ка, какие вымахали, — мужчина улыбнулся, целуя жену в беспокойную макушку.
— Тебе легко говорить, ты — человек. Я же все детство в драконьем обличии провела. Представляла и он… — голос дрогнул, и Яра замолчала.
— … будет с тобой в небесах парить, а парнишка в папку земного пошел? — хмыкнул Возгар, добавив примирительно, — ничего, по весне ему сестрицу заделаем, будет как мать — крылатой драконицей.
— Не выйдет. Лишь двоедушный мог меня обрюхатить, а ты свою суть драконью за нас отдал. Так что, быть Горисвету первенцем и единственным чадом.
— Тогда вся любовь и забота наша одному ему достанется. Как бы не избаловать, — рассмеялся мужчина, а женщина в его объятиях ответила нежной улыбкой.
Убаюканные светлой грустью любви они задремали и проснулись одновременно не от плача младенческого, а от стука вороньего клюва по
