что это у вас был предлог. Ну, да пора! Готов ты?
— Готов.
В эту минуту что-то скрипнуло у подъезда, и Тимофей, задыхавшись, вбежал в комнату с радостным криком:
— Барыня приехала! барыня приехала!
В передней послышался шум; два человека, в дорожных тулупах, вели под руки маленькую согнутую старушку, которая крестилась и охала от усталости и приговаривала дряхлым голосом:
— Миша, Миша! где мой Миша?..
— Бабушка!.. — закричал Леонин. — Бабушка!.. — и взволнованный юноша упал к ногам старухи.
— Миша, Миша, Миша! Господи помилуй, господи помилуй! Слава тебе, господи! Благодарю тебя, небесный владыко! Встань, Миша. Что это с тобой?.. Насилу доехала, ужасно устала. Ну, привелось мне тебя опять увидеть!
Странная была картина. При слабом мерцанье свечки и начинающейся зари молодой человек у ног согнутой старушки, которая его благословляла; подле них высокая фигура Сафьева, с пистолетами в руках; к стене несколько слуг; в это время принесли запечатанный пакет.
— А! — сказал Сафьев. — Я это предвидел. Ну, теперь делать нечего. А дело твое я как-нибудь улажу с Щетининым.
Старушка с удивлением осмотрелась кругом и поклонилась Сафьеву.
— Здравствуйте, Сергей Александрович! Сколько лет, сколько зим не видались мы с вами! Попеременились, батюшка, оба… Года идут…
— Идут, Настасья Александровна.
— Ты знаешь бабушку? — спросил Леонин с удивлением.
— Да, когда я служил в гусарах, я стоял у бабушки твоей в деревне.
— Миша! — сказала старушка. — Знаешь ли, зачем я приехала? Завтра моей Наденьке семнадцать лет, и в семнадцать лет она должна, по воле покойной матери, объявить: хочет ли она быть твоей женой.
— О! — воскликнул Сафьев. — Теперь я все понял!
Леонин распечатал пакет.
— Так точно, — сказал он, — вот приказание немедленно отправиться. Бабушка, опять вам от меня горе! я должен сейчас ехать…
— Да что это такое? — спросила старушка. — Объясните мне; ума не приложу. Миша, скажи мне всю правду… Судьбы господни неисповедимы!
— Я все вам объясню, — сказал Сафьев, — пойдемте только в другую комнату. Вы говорите, — продолжал Сафьев, когда они вышли в другую комнату, — вы говорите, что сестра графини — невеста Леонина!
— Да, батюшка Сергей Александрыч, это была воля покойной матушки моей Наденьки; когда минет семнадцать лет, наша Наденька должна выйти замуж за моего Мишу, если у него другой наклонности не будет.
В выборе графиня не должна иметь права вмешиваться, потому что мать ее всегда говаривала, что она продаст сестру, как сама себя продала. Да что вам говорить, вы сами лучше моего, Сергей Александрыч, это знаете. Добрая моя приятельница — дай бог ей царствие небесное! — все имение свое отдала своей Наденьке и моему Мише, которого она с детства любила, как своего сына. «Дочь моя, графиня (говаривала она), богата: все, что я имею, — нашим детям». Все это, батюшка, должно быть тайною между нами до совершеннолетия Наденьки, да я как-то раз проговорилась в письме к Мише, года два назад.
Леонин закрыл лицо руками. Письма его бабушки лежали у него до того времени без внимания и едва прочитанные…
— Теперь, — продолжал Сафьев, — я все понял: у графини были письма покойной матери и приказание не вмешиваться в замужество сестры своей, а только объявить ей, когда ей минет семнадцать лет, что покойная мать выбрала ей в женихи Леонина, и желала, умирая, чтоб он ей понравился, — не так ли?
— Так, батюшка.
— Извините меня, Настасья Александровна, я буду говорить языком вам понятным. Леонин, внук ваш, хороший и добрый малый, но в свете, Настасья Александровна, он ничего не значит; он не что иное, как маленький Леонин, офицерчик из армии, довольно бедный, никому не родня; имя его — Леонин, похоже на водевильное и вовсе ничего не имеет аристократического, то есть знатного, одним словом, Миша ваш в свете менее нуля.
Я говорил ему все это прежде, да он не хотел мне верить. Графиня же, Настасья Александровна, которую мы с вами знали милой, бедной девушкой, сделалась такою знатною, такой разборчивой, такой светской дамой, что мысль быть сестрой г-жи Леониной, супруги маленького Леонина, ее может убить. Вообще все женщины, попавшие из скромной семьи в нашу золотую знать, более самых коренных придерживаются всем мелочам гербовой спеси. Я уверен, что графиня, сохраняя в душе своей, еще не совсем испорченной, тайное почтение к приказаниям матери, многое бы отдала, чтобы их изменить, и с истинным сокрушением глядела на свою сестру. Вот что она придумала: так как ей приказано матерью принимать и видеть Леонина, она употребила все женские хитрости свои, чтобы влюбить его в себя и тем отвлечь от сестры.
— Помилуйте! — воскликнула старушка с истинной деревенской простотой. — Да она замужем.
Сафьев улыбнулся.
— Это уж так водится: чем больше у женщины влюбленных вздыхателей, тем более ей завидуют, и потому тем более она в моде. К тому же человек, как Леонин, для женщины, как графиня, — клад: через него она содержит равновесие между своими обожателями. Он — ширмы для ее кокетства… Вы этого не поймете, Настасья Александровна, да зачем вам это понимать?.. Словом, в маскараде начались нападения графини на вашего внука, и он, несмотря на мои советы, поверил всем ее заманкам, влюбился страстно и начал всюду преследовать, тогда как она любила — если она может любить кого-нибудь — известного франта князя Чудина, что было всем известно. Не имея состояния, ни родства, ни связей, ваш внук бросился в большой свет, втерся во все передние, клялся всем толстым барыням, начал пренебрегать службой, наделал целую пропасть долгов, жил в вечной лихорадке и, наконец, после двух лёт мучительной жизни, нынче должен стреляться с своим лучшим приятелем, потому что тот хохотал вместе с графиней над его простотою.
— Миша… — закричала старуха.
— Не бойтесь, он стреляться не будет. Графиня испугалась сама своего проступка, а так как у нее есть обожатели всех званий и возрастов, она написала к своему генералу письмо. Поединок — дело, запрещенное законом: следовательно, говорить нечего. Внук ваш выпроваживается поделом. — Душа моя! — продолжал Сафьев, обращаясь к Леонину. — Говорил я вам, что плохо вам будет. Теперь делать нечего: поезжайте, а дела ваши предоставьте мне. Уладим как-нибудь. У вас много долгов, я могу вам дать денег взаймы, разумеется, с поручительством бабушки.
Леонин бросился к Сафьеву и хотел прижать его к своему сердцу. Сафьев его хладнокровно остановил.
— По восьми процентов, душа моя. Что касается до свадьбы твоей, жаль, что она не состоится. Твоя Надина, право, кажется, препорядочная. После и она будет как все… а теперь еще нет.
— Я люблю ее! — воскликнул с отчаянием Леонин. — Я чувствую, что я
