- Забирайтесь в шкаф, быстро!
Слезы катились по лицу перепуганного американца. Девушка подтолкнула партнера к шкафу, понимая, что надо действовать быстро и что шкаф - это своего рода убежище.
Талейников просунул в ручку дверцы ножку стула и, заперев таким образом молодых людей, обратился к голландцу:
- У тебя есть ровно пять секунд, чтобы объяснить, каким образом вы собирались это проделать.
- Тебе лучше знать... - последовал ответ.
- Это точно! - Он резко ударил голландца в щеку стволом пистолета. Кровь закапала на ковер. Тот поднял руки, показывая, что сдается. Василий сломал ему одно за другим оба запястья. - Не двигайся! Мы только начали. Слизывай и пей свою кровь. Скоро у тебя не будет не только губ, но и зубов. Потом ты лишишься носа, челюстей, а затем и глаз. Ты видел когда-нибудь такого красавца? Лицо его - сплошная рана, боль в выколотых глазах нестерпима. - Василий подался вперед и вывернул ноздри голландцу.
Тот заорал:
- Нет... Нет! Я только выполнял инструкции!
- Где-то я уже слышал это? - Василий ударил голландца еще раз. - Ну, и что это за инструкции, голландец? Ведь вас трое, а пять секунд, отведенные нам для беседы, уже прошли! Давай серьезнее! - Он резко ударил голландца в правый глаз, затем в левый. - У нас больше нет времени! - Он приставил дуло "бурана" к горлу еле сидевшего на стуле человека.
- Остановись! - закричал тот, захлебываясь собственным криком. - Я расскажу тебе... Он предал нас, он продался за деньги и выдал наши имена.
- Не надо объяснений! Говори только о задании.
- Он никогда не видел меня. Я должен был вытащить его.
- Каким способом?
- Благодаря тебе. Я пришел предупредить его.
- Да он бы отверг твою помощь и убил тебя. Откуда вы узнали, в каком он номере?
- У нас есть фотография.
- Его. Не моя.
- И твоя тоже. Но я показал ночному дежурному только его фото. И он признал...
- А где вы получили ее?
- Друзья из Праги, работающие в Вашингтоне и имеющие связи с Союзом. Это бывшие друзья Беовулфа, которые знают, что он сделал.
Талейников молча смотрел на него. Голландец говорил правду, поскольку его объяснения были основаны на части правды, которую открыли ему. Скофилд, конечно, осторожен, но он не выгнал бы человека из Амстердама. Такую роскошь он себе позволить не смог бы. Он бы взял его как заложника и выжидал, следил, невидимый. Василий надавил дулом на глаз голландца.
- А эти из Марселя и Праги, где они? Где они должны быть?
- Один у служебного лифта, другой у главной лестницы. Это все выходы, которыми может воспользоваться Скофилд. Он не поедет на обычном лифте.
- Кто из них где?
- Человек из Праги должен быть на лестнице, мар-селец возле лифта.
- Как у вас расписано по минутам?
- В общем по обстоятельствам. Я должен появиться у его дверей примерно в десять минут первого.
Талейников взглянул на псевдостаринные часы на столе. Было одиннадцать минут первого.
- Они уже на своих местах.
- Я не знаю. Я не вижу часов, у меня глаза залиты кровью.
- Каков способ устранения американца?! Если ты соврешь, я узнаю об этом, и смерть твоя будет такой, что ты и вообразить не сумеешь. Опиши мне ваши действия!
- Операция начинается спустя пять минут после того, как я пробуду возле номера полчаса. Если Беовулф не появится ни в одном из намеченных мест, то надо брать приступом его номер. По правде говоря, я не доверяю человеку из Праги. Он может открыть огонь, не дожидаясь меня и марсельца. Он маньяк.
Василий выпрямился.
- Твои оценки превосходят твои способности.
- Я все сказал тебе. Только не бей меня! Ради Бога, дай мне вытереть глаза, я ничего не вижу!
- Хорошо. Протри глаза и вставай. Я хочу, чтобы ты все видел. Поднимайся! - Тот поднялся, закрыв обеими руками лицо. Ствол "бурана" дежурил у его шеи.
Талейников молча выжидал, глядя на телефон в дальнем углу комнаты. Он был готов говорить со своим врагом, ненависть к которому снедала его последние десять лет. Теперь он стремился услышать его голос.
Он попытается спасти жизнь своему врагу.
* * *
Скофилд поспешно увернулся, и лезвие прорвало накрахмаленную рубашку, царапнув о спрятанное под ней оружие. Дама оказалась почти невменяемой, с маниакальной страстью к убийствам. Ему бы следовало убрать ее, но он не хотел ее убивать. Он же сказал ей, что осталось еще две пули. Она прекрасно поняла, что он разделается с ней, и впала в ярость.
Так, где ее пистолет?
Она тем временем попыталась сделать новый выпад, свирепо размахивая ножом, но он уворачивался, и нож лишь резал воздух слева направо и наоборот. Надо было, чтобы нож вонзился во что-нибудь, полоснул или порезал какой-то предмет, чтобы она пришла в себя.
Скофилд прицелился ей в голову и спустил курок, но раздался лишь сухой щелчок - осечка.
Он пнул взбесившуюся дамочку правой ногой, попав ей куда-то в предплечье, ближе к подмышке, и вырубил ее на секунду. Но всего лишь на секунду. Она мгновенно пришла в себя и, озверев еще больше, ринулась на него вновь, выставив нож перед собой, словно свой пропуск в жизнь: если она коснется Скофилда, она будет свободна. Она пригнулась и, размахивая левой рукой перед собой, попыталась прикрыть правую руку с ножом. Скофилд вновь отпрянул, ища глазами какой-нибудь предмет, чтобы закрыться от ее выпадов.
Почему она не бросилась на него сразу, как вошла к нему в номер? Почему остановилась и заговорила с ним, сказав ему нечто, что заставило его насторожиться? Он понял: перед ним была не просто злобная птица, но мудрый ястреб. Она знала, когда дать себе передышку, чтобы собраться с силами, знала, что надо отвлечь противника, усыпить его бдительность, дождаться одного-единственного, но верного мига и всадить нож абсолютно неожиданно.
Она бросилась снова, как-то снизу, нож ее, нацеленный ему в ногу, описал дугу. Он перекувырнулся, она подалась назад и сделала следующий выпад, полоснув по воздуху в сантиметре от его коленной чашечки. Скофилд лупанул ее правой ногой в плечо, и она отлетела назад, но не удержалась на ногах и упала.
Скофилд схватил что подвернулось под руку - торшер - и с размаху опустил на нее, успев перед тем увернуться от очередного взмаха ножа.
Рука ее была согнута в этот момент в запястье, и удар лампы спровоцировал конвульсивное движение - нож вонзился ей в левую грудь, распоров униформу.
То, что произошло дальше, Скофилд не хотел бы вспоминать. "Горничная" стала вдруг медленно оседать на пол с остекленевшим взором, губы ее искривила жуткая предсмертная ухмылка, губы как-то разъехались, и. оскалившись, она повалилась на бок, поджав худые ноги к животу, дрожа и дергаясь. Агония длилась, дикие вскрики вырывались из горла упавшей, она перекатывалась с боку на бок, царапала ковер, слизь поползла из ее рта, и несчастная заглотила собственный язык.
