которая ждет его – часть себя самой. И мысль о том, что этот дом затопит вода, как во втором всемирном потопе, и о том, что царствие земное нереально, выморочно, что его красота исчезнет бесследно, – это все связано с Лотом Бортникова…
Зрелость актера… сломала, унесла былую колористичность его рисунка. Она наложила свой отпечаток и сверкающие краски «бриллиантового Бортникова», как его назвали в 1966 году в югославской газете «Борба», сменяются печалящим тускловатым жемчужным тоном, чтобы мы вчуже пережили трагедию человека. И зритель уже иначе проходит через катарсис.
(Журнал «Театр» № 12, 1987)
«Братья Карамазовы» А. Островский.
Театр им. Моссовета. Премьера 29 декабря 1979 г.
Режиссер постановщик П. О. Хомский
Светлана Овчинникова – театральный критик
Смердяков и Черт. Две роли, которые сыграл актер в «Братьях Карамазовых». Причем Смердякова сыграл не романтик Бортников, а Бортников артист острохарактерный. Сыграл ничтожного уродца, уязвленного тем, что он – лакей. Больного гордыней, в которую превратил само свое унижение. Причем его Смердяков хитроумен столь же, сколь нагл. И внешне выглядит вполне благопристойно. Смердит его душа.
А Черт Бортникова – это нос майора Ковалева, который начал самостоятельное существование. Здесь, в контексте «Братьев Карамазовых», самостоятельное существование в облике Черта – вальяжного, элегантного, умного, острого, ироничного – начал взбунтовавшийся разум Ивана. Бортников в этой роли – тоже острохарактерный актер. Интеллектуального направления. С некоторыми чертами фата.
Двум этим переплетенным, слитым и раздельным, как сиамские близнецы, ролям потребовалась природная загадочность индивидуальности Бортникова. В ней самой уже была достоевщина. И была столь обязательная и неисполнимая, но – исполненная инфернальность. Белые перчатки Смердякова, красные перчатки Черта… Роли – или роль – «решившая» сам этот замечательный спектакль, давшая ему глубину и полифоничность романа Достоевского. Его тональность. Его ритм. Его страсть.
Поле этих работ стало очевидно, что Бортников на сцене может все. Что у него нет амплуа. Вернее – он мастерски владеет любым.
И еще стало понятно, что артисту интересно исследование личностей патологических. Норма его уже не интересует. Да и может ли она интересовать после Достоевского?
(Звезды московской сцены. «Театр имени Моссовета». 2001 г.)
Нина Велехова – театральный критик
Думаю, что Смердяков взял еще больше сил для своего рождения. Вообще это самый трудный порог творчества, актером перейденный… Смердяков так никогда не решался. – Как ты думаешь, – спросила я своего собеседника, – почему Хомский дал ему играть Смердякова? – Потому что это самая трудная роль. – Это верно в одном смысле, но я ищу психологического обоснования. Хомский выбрал именно этого актера, потому что роль имеет колорит загадочности. Именно в загадочности, необъяснимости никто не разбирается сегодня так, как Бортников.
… Смердяков самый последний в рядах человеческих… Полутруп. Но и этот полутруп тоже осознает себя человеком и функционирует среди людей. Не прибегая к лжегуманизации, к абстрактной жалости, актер показывает это стремление казаться человеком очень отчетливо…странно, но Смердяков Бортникова не урод, не юродивый, не грязный; внешней он – не отребье рода. Он самый элегантный на сцене. Стройный, хорошо держится… манеры, приличествующие дворянскому дому. Какая мысль в этом?.. Смердяков как будто измерен всеми категориями человека, всеми внешними качествами. Он за них держится как за доказательства, что он человек. Он претендует на полноценность; в этом есть второй план… глаза совсем не те, что у других, кого играет вообще Бортников. Глаза у него в этой роли со странным отпечатком, как будто их хозяин видит нечто – не то, что остальные. Взгляд задерживающийся, движения и интонации медлительны. Улыбка двоякая. Выражение его глаз трудно перенести, в глаза Смердякова-Бортникова смотреть неудобно. Не назову словами, что это, но что-то есть, что лучше не рассматривать и не объяснять… Бортников-Смердяков признается в убийстве, опускаясь на землю, сидя на земле, странное существо, уже потерявшее форму, получеловек, оборотень, полумифическое пресмыкающееся.
(Журнал «Театр» № 12, 1987)
«Маленькие трагедии» А. С. Пушкин.
Театр им. Моссовета. Премьера 27 марта 1986 г.
Режиссер постановщик Г. Л. Бортников
Нина Велехова – театральный критик
Ни в одном из пушкинских героев нет страха. Но ни один из них не выражает так отчетливо и законченно, как Вальсингам, внутреннюю идею Пушкина: не сдаться перед гибелью, не испытать собственной капитуляции, не умереть бездарно. И вот перед своей смертью, предчувствуя ее, как и Моцарт, и как Дон Гуан, и как Скупой (сколько великолепных режиссерских прозрений!), поэт хочет, чтобы и в ужасах чумы слышалось дыхание розы – зари, и чтобы обреченный на смерть шел в объятья смерти, как на свиданье Дон Гуан, как к клавесину Моцарт, как к полным золота подвалам Скупой. У Бортникова звучит все-таки идея власти человека над судьбой, над Роком, над Фатумом. Его дерзкий тон – тон победителя, не сдавшегося перед встречей предельной силы. Он понял, что человеческая победа в том, что Чума не познает своей победы, если Вальсингам – или такие натуры – возможны в нашем бытии.
Стройность ритмов, их скупость, общая сумеречность – как будто это происходит в Вечности.
(Журнал «Театр» № 12, 1987)
Светлана Овчинникова – театральный критик
…Барон, Моцарт, Дон Гуан, Вальсингам в «Маленьких трагедиях» Пушкина.
В Бароне очевидна патологическая страсть к деньгам – она в самой извиняющейся улыбке, то остановившемся, то бегающем взгляде. В тоне голоса, в пластике, в мучительной «сделанности» всего рисунка роли.
Моцарт тоже страдает. Гениальностью. Которая сама по себе – уже не норма. Когда слезы равно спровоцированы и отчаянием, и счастьем. Когда бурную реакцию вызывает даже мимолетность. Бортников замечательно передавал полутона, переливы изменчивых состояний и настроений.
Его Дон Гуан кем только не обвинялся в нарциссизме. Но ведь это тоже трактовка – такой красавчик, сердцеед, не знающий отказов, который даже на кладбище любуется собой в некое подобие зеркала. И это – патология, вспомните Дориана Грея…
Вальсингам – тоже рефлексирующая личность, разочарованный, впадший в мрачное уныние, со всеми и со всем мысленно простившийся. Председатель существует как-то вымученно и уже потусторонне. Из последних сил проклиная мир и протестуя Богу.
(Звезды московской сцены. «Театр имени Моссовета». 2001 г.)
«Последняя лента Крэппа» С. Беккет.
Театр им. Моссовета. Премьера 17 апреля 1987 г.
Режиссер постановщик Г. Л. Бортников
Светлана Овчинникова – театральный критик
…Он приходил в спектакль артистом Геннадием Бортниковым, элегантным любимцем публики, потом накидывал лохмотья Крэппа, преображаясь в беккетовского старика, а потом грустно возвращался в себя, оставляя на кресле одежду Крэппа.
(Звезды московской сцены. «Театр имени Моссовета». 2001 г.)
Нина Велехова – театральный критик
Через весь спектакль сквозит прелесть эстетического показа, эссеистического переживания того, о чем поведал Беккет, как принято думать, – мрачный певец абсурда человеческой жизни… Оказывается, абсурд на русском языке звучит не так, как на его родном. Оказывается, язык родных осин не напрасно был создан гением Пушкина, овеян покоем Тургенева, взвинчен Достоевским, омузыкален Блоком. Бортников, любящий поэзию, через нее говорит о своем сыгравшем свою жизненную игру герое. Одевает его нищету в разные художественные краски, бросает на него блики юмора и лирики, тени внутренней зрелости, иронии и еще многого, что от перечисления никак не исчерпывается.
Бортников играет две партитуры: на одну руку кладет старость, на другую – молодость, на одну – воспоминание, на другую – ожидание, и делает это не только актерскими средствами, но дерзает и на включение в текст своих воспоминаний о Париже. Легко, без навязывания, он рассказывает, как познакомился с Беккетом, потом выводит реальность за ее границы и превращается в актера уже наших лет своего сверстника, который начинает играть эту пьесу, эту последнюю ленту – запись молодости бродяги, никуда не годящегося старика, в которого, однако играется еще и тот актер, что, как говорит он в прологе, получил пьесу у Беккета.
(Журнал «Театр» № 12, 1987)
«Кин, или Гений и беспутство» А. Дюма – Ж.-П. Сартр.
Театр им. Моссовета. Премьера 28 июля 1991 г.
Режиссер постановщик П. О. Хомский
Светлана Овчинникова – театральный критик
От Бортников всегда ждут чуда.
