искусственного меха.
– Пипи! – сказала Наталия.
– Пипи, – в задумчивости повторила Анна, не осознавая, что дочь впервые произнесла это слово. Ей было тревожно, некомфортно. Она отпускала детей одних, чтобы встретиться с Хавьером. Следовало бы поставить точку в этой истории, но она не хотела. Казалось, некий горизонтальный луч рассек сердце на две части: сверху были все они, семья, а снизу – Хавьер. Анна поняла, что после смерти Аттилио в ней что-то приоткрылось. Неясно было, вызван ли ее новый настрой разоблачающими фактами об отце или просто его отсутствием в ее жизни. Но, казалось, смерть, помимо боли, дает и освобождение. Ее моральный кодекс словно расправил крылья, чувство долга больше не имело решающего голоса и распоряжалось наравне с инстинктами. Анна снова сошлась с мужем потому, что это было правильно и для них, и для детей. Она предвидела возрождение их брака и хотела, чтобы у клиники было будущее, – а без Гвидо не вышло бы. Однако весь этот план, этот проект – словом, все подобные устремления не превалировали у нее над желанием в определенные дни безгранично посвящать себя Хавьеру.
Гвидо ушел накачивать колеса, а она продолжала бродить по квартире. Ее тревога стала более ощутимой, материальной при виде уткнувшегося в телевизор сына. Прямо девочка из фильма «Полтергейст». Может, лучше ей тоже поехать в горы? Порвать с Хавьером по телефону, сменить садик, полностью стереть из жизни эту диссонирующую ноту? Иначе как можно будет продолжать видеть его каждый день?
Мобильник завибрировал. Джильола.
– Как ты? – спросила Анна.
– Слегка расклеилась.
Голос неуверенный.
– Что произошло?
– Я говорила с Мели. Уволила ее.
– Что?!
– Гвидо сегодня звонил рано утром. Дал мне такое поручение. И спросил еще, не было ли отношений между Мели и Аттилио. Он был взвинчен. Не надо было ему говорить, Анна.
– Почему?
– По сути, это лишь предположение. И потом, я не хочу, чтобы позорили память Аттилио. Не хочу, чтобы люди думали…
– Но Гвидо – не люди.
– Нет, конечно, но…
– И как она отреагировала?
– Плохо, просто ужасно.
– Что она сказала?
– Ох, начала меня оскорблять. Грубыми словами, очень грубыми. Она больше не походила на белокурого ангелочка со сложенными ручками. Скорее на портового грузчика. – Анна, слушая ее, улыбнулась. – Ну, что она не ангелочек, мы уже и так поняли. Главное, что потом она перешла к угрозам. Говорила, мол, нельзя с ней так поступать, Аттилио никогда бы не позволил, мы совершаем непоправимую ошибку, мы за это поплатимся. Я не хочу, чтобы она узнала о том деле. Узнала лишнего, я имею в виду.
– А-а-а.
– Гвидо с тобой? Я ему звонила, он не отвечает.
– Нет, он пошел колеса накачивать.
– Уезжаете?
– Да, на выходные, в горы.
В общем, она сказала правду. Почти.
– Рада за вас. Развеетесь там. – Она помолчала. – Ну, тогда я ему еще наберу. Или ты передай, чтобы он мне перезвонил.
Они попрощались. Анна отправилась на кухню, выпила стакан воды. Потом подошла к Габриеле, с головой погрузившемуся в телевизор.
– Эй, солнышко.
Габриеле не ответил. Она переборщила с либеральностью, позволяла слишком много телевизора, слишком много игр в телефоне. Нужно вернуть сына в строй, реанимировать пазлы, лего, рисование. Она нажала кнопку на пульте, экран погас. Габриеле резко обернулся – и разразился слезами:
– Нет, мама, нет!
– Дорогой, – она обняла его за плечи, – тебе надо собраться, папа сейчас придет за тобой. Вы же в горы едете, помнишь?
– А ты? – плач прекратился так же молниеносно, как и начался, осталось лишь разочарованное выражение.
– Я не еду, мы вчера об этом говорили. Езжай с папой и с Нати, я вас здесь буду ждать.
– Ты… – Грусть заполнила его глаза, распространяясь, словно гематома.
Зазвонил домофон. Анна огляделась: чемодан не закрыт, а она ведь обещала Гвидо спуститься вместе с детьми и багажом. Он уже и так ныл, что поздно. Проснулся, по обыкновению, на рассвете – вернулся в свой привычный ритм. Анна же полчаса лежала в кровати и плакала, как повелось у нее со дня смерти Аттилио. Правда, сегодня она уже как будто насильно выдавливала из себя слезы; ей хотелось опорожнить этот сосуд, вылить все до последней капли, чтобы потом днем не протекло. В панике она бросилась к чемодану – забыла положить зубные щетки, пасту, шампунь, пластырь.
Домофон прозвонил снова.
– Прости, я еще не готова, поднимайся.
Гвидо наверняка уже на нервах. Она увидела, что сын не двинулся с дивана, пошла к нему, присела на корточки:
– Дорогой, тебе будет очень весело, там снег, погода сегодня отличная. – Она указала рукой в окно. – Можно на бобе покататься, снеговиков полепить. Там будут клоуны, игры, танцы, рисование.
– Нет!
– Да, милый, а я буду здесь, никуда не денусь. Буду тебя ждать, звонить тебе. Договорились? – Она подумала о том, чего действительно хочет. И насколько далеко оно от этих обещаний, даваемых сыну. – Дорогой, тебе будет весело.
Глаза сына затуманились, наливаясь слезами. Он встал на колени и, отпустив ее руки, уцепился за бедра. Потянулся вперед подбородком и укусил ее за ногу. Очень решительно. Анна стерпела боль, обхватила его голову руками, подняла лицо кверху:
– Габри, не делай так. Ты должен мне доверять.
– Мама… – Сын уже плакал, распустив губы, и круглые слезы катились по его щекам. Он повалился обратно на диван и, безвольно обмякнув и закрыв глаза, лишь отрицательно мотал головой.
– Габри, послушай, открой глаза, посмотри на меня.
Звонок в дверь. Слава богу, вот и Гвидо. Анна медленно открыла дверь.
– Эй, что такое? – спросил он, поднимая на лоб лыжные очки.
Анна, молча отступив назад, перевела взгляд на Габриеле. Казалось, эта картина без слов объяснит долгое ожидание. Гвидо подошел к сыну:
– Эй, чемпион, ты готов? Едем в горы!
Тот не пошевелился. Отец погладил его по голове, взъерошил волосы.
– Так что, ты готов или нет?
Габриеле встал, как деревянный, словно кол проглотил. Кивнул в знак согласия.
– Отлично! – заулыбался Гвидо.
Из детской вприпрыжку выбежала Наталия, на секунду потеряла равновесие, улыбнулась.
– Готова, Нати? – спросил Гвидо и обернулся к Анне, сидевшей на краешке подголовника: – Где наши куртки?
Анна пошла к вешалке, взяла пуховики. Гвидо принялся одевать Габриеле, она – Наталию, натянула на дочь шапочку, ботинки, обернула вокруг шеи шарф, поцеловала в щечку:
– Повеселись там, солнышко.
Девочка заулыбалась, глаза ее сияли.
– Джильола звонила, сказала, что…
– Я с ней говорил, не волнуйся, все под контролем. Где чемодан?
– Ты не думаешь, что…
– Слушай, сейчас не время. Я же говорил, что все будет хорошо. Нам надо поторапливаться, иначе будет поздно.
Его тон, выражение глаз – все стало как прежде. Анна прошла
