и он включается в круговорот бесконечных повторений.
При этом механизм ритма, движущего эту конвейерную ленту, становится все более сложным. К однообразному стуку малого барабана (держать его в точности от начала до конца — настоящее испытание для ударника) подключаются новые инструменты. Все это надвигается прямо на нас. Звучание усиливается, армия оркестровых инструментов постоянно пополняется. Элементарный прием линейного нарастания звука действует как приближение чего-то огромного и неотвратимого.
Экстатический рев тромбонов в конце не имеет себе равных по яркости музыкального эффекта.
Возникающие ассоциации с механизмом здесь наверняка не случайны. По воспоминаниям брата Равеля Эдуарда, композитор держал в голове альтернативный вариант сценария этого балета. В нем фигурировала фабрика, входящие и выходящие из нее ряды работниц — винтиков производственного процесса — и в самом конце убийство из ревности.
Позже, в годы Второй мировой войны, образ зловещей силы «Болеро» Равеля отразился в Седьмой («Ленинградской») симфонии Дмитрия Дмитриевича Шостаковича. Знаменитый «эпизод нашествия» из первой части, рисующий приближение немецкой армады, написан точно по плану «Болеро».
Увлекательность «Болеро» обеспечена еще и мастерством Равеля как тонкого знатока оркестровых тембров. Каждый раз его знаменитая тема появляется в новом «наряде». «Болеро» входит в тройку мировых музыкальных шедевров, которые построены на презентации инструментов симфонического оркестра (кроме него еще «Петя и Волк» Сергея Прокофьева и Вариации на тему Перселла Бенджамина Бриттена). Если хотите получить представление о том, как звучит кларнет и его разновидности, гобой и его разновидности, саксофон и его разновидности, трубы, тромбоны и так далее — слушайте «Болеро».
«Болеро» затмило в глазах публики все, что написал Равель до и после него. Это сильно раздражало композитора. Но во всяком случае «Болеро» сделало его богатым человеком. И не только Равеля, а также его единственного наследника — брата Эдуарда и еще несколько совершенно случайных людей. Вкратце эта удивительная история выглядит так.
Одинокий и бездетный Равель все свое состояние и права на сочинения завещал своему брату Эдуарду. Эдуард тоже не оставил наследников. Он планировал основать на эти деньги что-то вроде Нобелевской премии для музыкантов. Но уже престарелым и больным человеком он так привязался к своей массажистке, что написал завещание в ее пользу.
Массажистка была замужем за неким парикмахером, который стал ее наследником. Парикмахер после ее смерти женился на особе, у которой была дочь от первого брака. Поскольку люди они были уже очень пожилые, через какое-то время все наследство перешло к этой дочери второй жены бывшего мужа массажистки от ее (второй жены) первого брака. Когда умерла и она, право на миллионные авторские отчисления от «Болеро» получили ее дети.
«Болеро» Мориса Равеля стало общественным достоянием только в 2016 году.
ЧТО ЕЩЕ ПОСЛУШАТЬ ИЗ СОЧИНЕНИЙ РАВЕЛЯ:
«Павана на смерть инфанты» — музыка этого популярного сочинения Равеля звучит так же поэтично, изысканно и таинственно, как и его название. Существует в двух авторских версиях — фортепианной и оркестровой.
Вариант исполнения: Хатия Буниатишвили (Khatia Buniatishvili).
«Лодка в океане» из цикла «Отражения» — музыкальная живопись, импрессионистская картина моря во всех подробностях, написанное звуками.
Вариант исполнения: Лондонский симфонический оркестр, дирижер Клаудио Аббадо (Claudio Abbado).
Сергей Васильевич Рахманинов
Второй концерт для фортепиано с оркестром
https://youtu.be/LQanRa1lUSQ
Ни у одного из русских фортепианных концертов нет такой большой аудитории, как у Второго Рахманинова. В нем столько света, красоты и любви к жизни, что даже далекий от классики человек с первых нот поддается обаянию его музыки. Возможно, Второй концерт интуитивно притягивает к себе еще и своей энергией возрождения, преодоления и веры в будущее, потому что эта музыка как фотографический снимок запечатлела особый момент в жизни Рахманинова. С ней композитор пережил свое второе рождение.
ВАЖНО ЗНАТЬ:
Второй фортепианный концерт до минор Рахманинов написал в 1901 году. Он посвящен московскому психотерапевту Николаю Далю.
Как и любой классический концерт, он имеет три части по схеме «быстро — медленно — быстро».
Премьера с дирижером Александром Зилоти (бывшим консерваторским преподавателем фортепиано Рахманинова и его двоюродным братом) состоялась осенью 1901 года.
Чтобы оценить музыку Второго концерта Рахманинова в полной мере, обязательно нужно знать, в каком жизненном контексте он создавался. Его история исключительна в своем роде.
Тремя годами ранее Рахманинов пережил глубочайший душевный кризис. Он был связан с очень многими тяжелыми личными обстоятельствами, но последней каплей стала крайне неудачная премьера его Первой симфонии.
Для композиторской карьеры 24-летнего Рахманинова сочинение Первой симфонии было очень важным моментом. Он вложил в нее много времени, сил, любви и был очень доволен и горд тем, что получилось. Однако премьера симфонии в Петербурге стала ужасным ударом по его композиторскому «я».
В провале симфонии сошлись многие обстоятельства: собственные композиторские просчеты юного автора, плохое исполнение (дирижировал Александр Глазунов), а также то, что приехавший из Москвы Рахманинов был в Петербурге чужаком. На этом концерте собрался весь музыкальный и журналистский бомонд обеих российских столиц, поэтому премьера симфонии получила большой резонанс.
Это очень поучительная история о том, какую огромную силу поражения может иметь печатное слово. Русская критика в те времена была, по выражению одного из ее тогдашних представителей, «боевая, суровая и неумолимая», а по форме довольно резкая и бесцеремонная, и то, что прочитал Рахманинов в прессе на следующий день, потрясло его до глубины души. Как писал позже сам Рахманинов, «[я] был подобен человеку, которого хватил удар и у которого на долгое время отнялись и голова, и руки…» Самым тяжелым последствием этой критики стало то, что он полностью утратил веру в себя.
Разочарование в самом себе сопровождалось полной апатией к жизни вообще. Каждый день давался ему с невероятным трудом, ничто не радовало и не имело смысла. Он жил и работал через силу и временами впадал в приступы «черной меланхолии», как он это называл. Два года он не мог ничего написать, чистый лист нотной бумаги внушал ему страх. Утрата творческого дара означала для него потерю личности.
Когда стало очевидно, что психическое состояние Рахманинова угрожает его жизни, близкие устроили ему встречу с московским доктором и музыкантом-любителем Николаем Владимировичем Далем, который совсем недавно прошел курс обучения психотерапии в Европе.
В процессе почти
