ты сообщишь об этом администрации. Я пойду с тобой, если хочешь. Потом я оставлю ключи от его машины или что-нибудь в этом роде, чтобы у тебя не было неприятностей.
Мак — единственная, кто может заставить меня смеяться сквозь слезы. Но я знаю, что донесение на доктора Барретта администрации ничего не даст. Он штатный профессор, проработавший в Обернском университете почти столько же, сколько был женат. Университет не собирается увольнять его из-за необоснованных обвинений скромного доцента.
— Хочешь, я заеду за тобой?
Меня охватывает странное желание позвонить Сейнту. Он бы разозлился на меня. По какой-то причине я ничего так не хочу, как услышать его голос прямо сейчас.
— Спасибо, Мак. — Я шмыгаю носом, слезы уже под контролем. — Но со мной все будет в порядке. Я позвоню тебе завтра.
Как только мы вешаем трубку, я нахожу номер Сейнта.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
СЕЙНТ
Из темной угловой кабинки мне была видна сморщенная рука профессора Растлителя на ее бедре.
Мне потребовалась каждая капля самоконтроля, чтобы не прижать его к стойке, не обхватить руками его горло и не смотреть, как свет медленно гаснет в его глазах-бусинках.
Но мы с Браяр никогда не будем вместе, если я буду гнить в тюрьме.
Нет, мои методы должны быть гораздо более осмотрительными. Мое будущее с Браяр зависит от того, останутся ли мои преступления незамеченными.
Профессор Растлитель щелкает пальцами в сторону бармена, бросает на стойку смятые долларовые купюры и направляется к двери. Он оставляет ровно столько, чтобы хватило на один джин с мартини.
Я стискиваю зубы. Он понятия не имеет, как я заставлю его расплатиться.
Браяр все еще в туалете. Все, чего я хочу, это побежать туда и утешить ее. Стереть его грязное прикосновение с ее кожи и эту ночь из ее памяти.
Но профессор направляется к двери, а мне нужно заняться делами, прежде чем я смогу обеспечить ей комфорт, которого она заслуживает.
Она будет благодарна, когда мы вместе отпразднуем его смерть.
Я направляюсь к бару, бросаю стодолларовую купюру рядом с виски Браяр и следую за профессором Растлителем к двери.
Он шаркает по тротуару. Должно быть, он выбрал бар поближе к дому, чтобы легко приводить молодых женщин, которых шантажирует или принуждает к постели. Сладкий дым его сигары разносится в ночном воздухе, когда мой телефон вибрирует в кармане.
На моем экране высвечивается ее имя. Муза.
Черт. Мое сердце сжимается. Я бы с удовольствием ответил, если бы мог, но сначала мне нужно закончить с этим. Ради нее.
К счастью, достаточно холодно, чтобы надеть зимнюю куртку, и никто не смотрит на меня дважды, когда я натягиваю на голову черную лыжную маску.
Когда мы подходим к его дому, профессор оглядывается. Я опускаюсь на одно колено, развязываю и завязываю шнурки на ботинке. Он возится с ключом и открывает дверь.
Я звоню ему в ту же секунду, как он переступает порог. Дверь все еще открыта, он достает свой телефон и хмуро смотрит на экран, прежде чем ответить грубым:
— Эй?
Он закрывает за собой дверь. Я жду безошибочного щелчка замка. Но его не раздается.
— Это профессор Растлитель?
— Что, простите? — рявкает он.
На кухне загорается свет. Он забыл запереть дверь. Миссия выполнена. Я вешаю трубку.
Его дом находится в центре города. Не идеально. Мне придется заставить его замолчать, прежде чем я сделаю то, что нужно. Любопытный сосед может быстро покончить с работой прежде, чем я ее начну.
На втором этаже горит свет. Нэнси нет дома. Часы исследований показывают, что она не обращает внимания на внеклассные занятия своего мужа. В блаженном неведении о молодых женщинах, которые входят и выходят через ее парадную дверь. Она уехала на выходные на девичник. Я могу не торопиться.
Я захожу внутрь, петли скрипят.
— Нэнси? — Зовет профессор Растлитель.
Он не получает ответа. Он никогда больше не услышит голос Нэнси.
Я беру стул из кухни и медленно несу его наверх. Он напевает какую-то блюзовую песню в ванной. Готовится ко сну после долгой ночи попыток нащупать и принудить мою музу к подчинению.
Когда я подхожу к ванной, он замечает мое отражение в зеркале.
— Какого черта…
— Тихо, профессор, — предупреждаю я, направляя на него пистолет. — Присаживайтесь.
Профессор Растлитель плакал и умолял задолго до того, как я засунул ему в рот кляп. Теперь он дергает за веревки, которыми я привязал его запястья и лодыжки к стулу.
Когда я беру пистолет, он визжит сквозь кляп.
— Расслабьтесь, — воркую я. — Я не собираюсь в вас стрелять. — Его плечи расслабляются, хотя взгляд остается безумным. — Мне пришлось бы соскребать со стен ваше мозговое вещество, а это отняло бы слишком много времени. — Я засовываю пистолет обратно в кобуру на поясе, прежде чем вытащить нож. — Нет, я хочу гораздо более контролируемого кровотечения.
Профессор пытается упереться пятками в пол, но веревки крепко удерживают его лодыжки на месте, прижав их к ножкам стула.
Я расхаживаю перед ним, проводя пальцем по тупому краю моего клинка.
— Вы спросили, чего я хочу от вас. На самом деле все просто, профессор. Я хочу вашего раскаяния.
Он плачет, кляп во рту пропитался его слюной, слезами и соплями.
— Но мы оба знаем, что вы не раскаиваетесь по собственной воле, не так ли? Нет. Мне придется заставить вас.
Он дико трясет головой, пытаясь говорить сквозь кляп. Но я услышал от него все, что мне нужно было услышать.
— Вы довели ее до слез, профессор. И у меня есть правило насчет моей музы. — Я кладу руку на его предплечье, пристегнутое к креслу, прижимая лезвие к его шее. — Если она заплачет, вы умрете.
Он снова пытается закричать, дико озираясь по комнате, как будто кто-то может его спасти.
— Это будет больно, — обещаю я.
Я прижимаю кончик ножа к его запястью и делаю надрез. Неглубокий надрез, чтобы отметить цель. Он уже вопит, вырываясь из оков. Я проделываю то же самое с другим запястьем, прежде чем улыбнуться ему.
— Не волнуйтесь, профессор. Ваши руки вам больше не понадобятся.
Не говоря больше ни слова, я опускаю лезвие.
Он кричит так яростно, что я готовлюсь к тому, что кляп вылетит у него изо рта. Но он находится на месте, слюна стекает по его подбородку, а кровь скапливается у его ног.
Мой нож опускается с другой стороны, обе конечности остаются
