в пьесу, к которой надо было привлечь симпатии английской публики. Всякий раз, когда пьеса возобновлялась, Комис упорно настаивал на такой трактовке роли, и я лишь поражался, как это ни один из критиков, восторгавшихся спектаклем, не заметил столь явного расхождения с тем, что так четко написано у автора в ремарках и диалоге. Мне в то время, разумеется, нравилось играть этакого юного красавца Лотарио и ни на секунду не приходило в голову усомниться в правоте Комиса, сумевшего в своем прекрасном спектакле создать такой блестящий ансамбль.
Актеры любят работать с Комиссаржевским. Он разрешает им самостоятельные поиски, молча наблюдает за ними и лишь затем разбивает фразировку рядом пауз, длительность которых отрабатывает очень тщательно. По временам он делает краткие, но чрезвычайно важные замечания, которые многое раскрывают и легко запоминаются.
В течение двух месяцев мы играли по два спектакля в день, и каждый вечер дорога, ведущая из Хаммерсмита к театру, была забита машинами. Чехов произвел сенсацию. Комис был очень доволен исключительно хвалебными отзывами прессы и публики и, думаю, не без удовольствия видел, с каким наслаждением мы работаем с ним: когда на генеральной репетиции впервые появились декорации и свет, вся труппа стихийно разразилась аплодисментами.
* * *
Следующей постановкой в «Барнзе» была драма Андреева «Катерина». Это была сенсационная и притом очень хорошая пьеса. Я играл мужа Катерины, своего рода славянского Отелло. Сначала, когда Комис показал мне пьесу, я удивился, что ему могла прийти в голову мысль поручить мне эту сильную характерную роль; но, как оказалось, это была одна из лучших ролей, сыгранных мною в первые годы моей карьеры. В пьесе было несколько эффектных, «ударных» мест, и Комис великолепно поставил их. В первом акте занавес, поднимаясь, открывал затемненную сцену с полосой света из-под двери, ведущей в комнату справа, откуда доносились голоса ссорящихся супругов. Их голоса, приглушенные вначале, становились все громче и громче, и через минуту наступала кульминация: раздавались два выстрела, Катерина, распахнув дверь, пробегала через всю сцену, а я гнался за ней, продолжая стрелять, но не попадая в цель. После такой захватывающей завязки начиналось само действие. Первая сцена была очень трудна, так как текста ссоры за кулисами в пьесе не существовало, и мы с Фрэнсис Карсон каждый вечер придумывали свои слова в соответствии с тщательно рассчитанным по времени сценарием ссоры. На следующей неделе «Панч» опубликовал прелестную карикатуру, где было изображено, как я с дымящимся револьвером в руке упираюсь лбом в стену и восклицаю: «Ах, как я скучаю по жене!»
Сюжет пьесы был интересен. Безумно ревнивый муж подозревает свою ни в чем не повинную жену в неверности. Отравленная подозрениями мужа, она уходит от него и изменяет ему с его другом, ничтожным человеком. Муж приходит к ней, просит ее вернуться, и она признается ему в том, что сделала. Пристыженный, он возвращает ее домой, но теперь она уже окончательно отравлена и начинает изменять ему направо и налево. В последнем акте она в полуобнаженном виде танцует на вечеринке в мастерской художника, а муж беспомощно наблюдает за ней. В конце пьесы она уезжает кататься на санках с пьяным художником, который ухаживает за ней, супруг же остается на сцене, где после вечеринки царит настоящий хаос, и механически принимает папиросу от ничтожного человека, который был первым любовником его жены.
Роль моя начиналась на самой высокой ноте неистовой страсти, затем, по мере того как разворачивалось действие, тон становился все глуше и глуше. Во втором акте у нас была превосходная сцена примирения: Катерина признается в своем грехе, затем уходит в дом и играет Дебюсси, а муж и любовник сидят в саду. Под занавес любовник протягивает мужу свой портсигар, но в этот, первый раз, муж отказывается от папиросы. В пьесе есть также хороший диалог между мужем и его другом художником (впоследствии он тоже становится любовником Катерины), когда муж пытается набраться смелости, чтобы покончить с собой. Вообще вся пьеса была удивительно славянской и напряженной.
Для этого спектакля Комис прорезал в нашей крохотной сцене люк, благодаря которому во втором акте, где действие происходит в саду, создавалось впечатление, что люди снизу поднимаются на террасу; в третьем же и четвертом актах, где события развертываются в мастерской художника, вниз вела крутая лесенка, создававшая впечатление очень высоко расположенной мансарды.
Но, как обычно, я слишком сознавал эффектность положений, которые создал для меня Комиссаржевский, и Джеймс Эгейт писал: «Мистер Гилгуд становится одним из наших примечательнейших актеров: за всем, что он делает, чувствуется мысль. Ему следует только избегать излишней значительности и напряженности переживаний по любому поводу. Например, в этой пьесе он дважды поднимается на сцену снизу. Первый раз повод у него чрезвычайно важный, но во второй раз он просто заходит с дружеским визитом, и нет никакой необходимости делать это с таким видом, словно ты «встал из могилы».
Примерно в это время я имел честь познакомиться с миссис Патрик Кембл. Она видела «Катерину» и, когда меня представили ей, лестно отозвалась о спектакле. В заключение она сказала: «Вы играли превосходно. И вам всегда следует носить бородку». Я познакомился с ней на Маунт-стрит, в великолепной квартире покойного лорда Латома, куда меня иногда приглашали к завтраку. Нэд Латом был невероятным энтузиастом театра; он вечно вкладывал деньги в постановку пьес и сам писал их. Не будь он так богат и слаб здоровьем, он мог бы стать преуспевающим драматургом, так как отличался изобретательностью, безошибочным чутьем на интересные сценические ситуации и умел написать остроумный язвительный диалог.
Нэд Латом насмехался над моими «интеллектуалистскими» пристрастиями и моим увлечением Чеховым и Шекспиром. В самом деле, дорога, которой я шел со времен «Тетки Чарли», круто повернула в сторону «интеллектуальных» пьес. Теперь же я жаждал получать более высокое жалованье и видеть свое имя на афишах театров на Шефтсбери-авеню, хотя, конечно, понимал, с какой пользой для себя провел время в «Барнзе» и у Фейгена. Интерес Комиссаржевского ко мне и его помощь окрыляли меня, и я чувствовал, что сейчас, приступая к работе над ролью, могу, как учил меня Комис, разобраться в сущности образа. Не хватаюсь немедленно за выигрышные места в погоне за сценическим эффектом, а пытаюсь вжиться в атмосферу пьесы и воспроизводимый мною характер, и лишь после этого создаю внешний его
